Три дня подряд боссониты преследовали легионеров, подобно псам, хватающим за пятки вора. Нападая из укрытия, они немедленно исчезали, лишая противника возможности развернуться и отразить удар, — исчезали в тысяче щелей, изрытых ветрами и непогодой на морщинистом челе гор.
Амалиус Прокас в ярости проклинал все и вся, но поделать ничего не мог. Стрелы, пущенные невидимыми руками, разили наповал. Иногда пролетали мимо, только нагоняя на солдат страху. Иногда ранили лошадей, и те вскидывались на дыбы, сбрасывая седоков. Но чаще всего впивались аквилонским воинам прямо в сердце. Солдаты замертво валились наземь. Не щадили стрелы и закованных в броню кавалеристов, отыскивая малейшую щель в доспехах.
Выбор у Прокаса был невелик. Он не мог остановиться — и места, и воды для лагеря на перевале было маловато. Не мог и начать сражение — противник не желал выходить из укрытия леса. Конечно, если бы задаться целью, легион разметал бы назойливых преследователей, как солому по ветру, но тогда он неминуемо бы вернулся в Паллосскую долину, где наверняка ждут аргосийцы.
Так что Прокас в угрюмом молчании продолжал катить в своей колеснице, лишь отправляя отряд легкой конницы отогнать неприятеля, когда удавалось заметить, откуда прилетела стрела. Потери среди легионеров по численности были относительно небольшие. Но люди устали от постоянного напряжения. С каждым днем падал боевой дух и рос страх перед гневом Нумедидеса, который вряд ли собирался простить провал предприятия.
В довершение ко всему в горловине Саксульского перевала головной отряд угодил под лавину. Вконец помрачневший Прокас приказал завалы расчистить, разбитые телеги с дороги убрать, а всех получивших смертельные ранения — людей, лошадей и волов — добить «ударом милосердия». Вниз войско пошло быстрее, но смятение в его рядах продолжало нарастать.
Амалиус Прокас, как никто другой, по достоинству оценил киммерийца. Отступая, он испытывал одновременно стыд за свое бегство и удивление перед неугомонной изобретательностью варвара. Но чем дальше гнали его лучники-боссониты, тем больше в нем нарастал гнев, и Прокас поклялся кровью смыть позорное пятно с не запятнанной прежде ничем чести воина.
На третий день и без того пасмурный небосклон затянули свинцовые тучи. Усталые легионеры вышли на южный берег Алиманы вблизи Ногары. Прокас не сразу принял решение — он опасался нападения во время переправы.
Боялся и быстро сгущавшихся сумерек, зная, что в темноте непременно потеряет часть людей и обозного скарба. Разбить же лагерь, не переходя реку, означало самому пригласить неуловимых призраков перебить измотанных дорогой и напряжением солдат.
Прокас в досаде прикусил губу. Ну что ж, решение напрашивалось само собой: если легион не в состоянии обеспечить себе надежный ночлег — чем скорее он окажется на своей земле, тем спокойней. Конечно, ночная переправа — это риск, но все же лучше, чем подставлять головы под вражеские стрелы.
Так, задумавшись, командующий не заметил, что к колеснице подошел один из его капитанов. Капитан — тяжеловесный грубоватый гигант, судя по всему боссонит, — отдал честь и обратился к Прокасу:
— Господин, мы ждем приказа к переправе. Чем дольше мы тут будем торчать, тем больше дыр в наших шкурах успеют понаделать чертовы лучники.
— Знаю, Громель, — холодно отозвался старый воин. И, подавив вздох, он коротко махнул рукой: — Отдавай приказ к переправе! Но когда я думаю, что на этот раз придется убраться, поджав хвост, мне так и хочется развернуться. Если бы не политика…
Громель метнул в сторону леса негодующий взгляд.
— На кой черт такая политика, если она нам же связывает руки! — рыкнул он. — И ведь эти трусы отлично знают, что мы и мокрого места от них не оставили бы в открытой драке. А сейчас, конечно, ничего не придумаешь, кроме как сматываться в Пуантен, да побыстрее.
— Пусть поднимаются, — сухо сказал в ответ на эту тираду Прокас. — Вели трубить сбор.
И хотя ночная темень опустилась на землю, переход через Алиману прошел спокойно и четко.
На время переправы командующий оставил колесницу и, застонав от боли в старых ранах, перебрался в седло. Возглавив небольшой отряд прикрывавшей тыл конницы, он следил, когда последний солдат минует опасное место. Но едва он сам направил коня в темные воды, из подлеска выступило около сотни лучников, и словно тучи рассерженных насекомых засвистели над головой аргосийские стрелы.
На середине реки Прокас неожиданно вскрикнул и схватился за ногу. На крик к нему молниеносно метнулся капитан-боссонит. Он открыл было толстогубый рот, чтобы спросить, в чем дело, как увидел торчавшую чуть повыше колена стрелу. В маленьких поросячьих глазках капитана промелькнуло злорадство, ибо он давно метил на место старого командующего и ждал подходящего случая.
Прокас вел коня через реку без единого стона, но, едва добравшись до берега, тотчас же крикнул оруженосцам, чтобы помогли слезть. А Громеля отправил вперед за лекарем.
Лекарь, вытащив острие и перевязав рану, сказал:
— Не скоро ты, господин, сможешь отправиться в новый поход.
— Ясно, — коротко ответил Прокас. — Разбейте мне на пригорке шатер. Надо остановиться — на случай, если эти паршивцы решат проводить нас еще немного.
Тем временем к ближним деревьям потихоньку подъехала девушка в дорожном пажеском платье. Измученная долгим путешествием, она смотрела и слушала для стороннего наблюдателя слишком внимательно. Если бы кто-то заметил ее в темноте, он увидел бы, насколько она молода и красива. Услышав приказ командующего разбить лагерь, девушка потихоньку повела лошадь прочь из леска, где усталые легионеры принялись ставить шатры.
Наверняка Зуландра Тху обрадуется, услыхав, что главный его соперник, опозорив себя трусливым бегством, был ранен на переправе, думала прекрасная Альцина. Теперь, когда могучий киммериец мертв, Прокас больше не понадобится. Как только звезды примут необходимое положение, нужно будет немедленно связаться с волшебником. Альцина двинулась дальше и вскоре исчезла в темноте.
Зуландра Тху и впрямь обрадовался, увидев в обсидиановом зеркале раненого Прокаса. И когда изображение потускнело, он задумчиво потер горбатую переносицу. Потянувшись, он взял металлический молоточек и ударил в висевший за креслом гонг. Монотонный звук эхом отозвался в убранных пурпуром покоях дворца.
Полог раздвинулся почти мгновенно, и перед волшебником появился старый кхитаец. Хиау молча согнулся в поклоне, ожидая приказаний.
— Здесь ли еще граф Аскаланте? — спросил колдун.
— Граф ждет твоих приказаний, хозяин, — проговорил в ответ желтолицый слуга.
Зуландра кивнул:
— Отлично! Сейчас я приму его. Отведешь его в Покои Сфинксов, а потом отправишься к королю и скажешь, что мне немедленно нужно сообщить ему кое-что очень важное. Возьми мой знак.
Вновь поклонившись, Хиау исчез. Полог тотчас опустился, скрыв за собой дверь, в которую кхитаец выскользнул.
Покои Сфинксов, которыми прежде почти никогда при дворе не пользовались, вполне оправдывали свое название. Пол и стены там покрывал розовый мрамор. Никакой обстановки не было, кроме одного высокого кресла, вытесанного из известняка. Кресло это, напоминавшее трон, стояло у дальней стены против входа, и подлокотниками ему служили каменные фигуры чудовищ с телом льва и человеческой головой. Они же были вытканы блестящей нитью на закрывавших стену позади трона гобеленах, откуда мужеголовые, бородатые монстры холодно и надменно взирали на все происходящее. Единственный свет в зале исходил от двух медных высоких канделябров, пламя которых отражалось в серебряных зеркалах, висевших рядом.