Заметно холодало, шли дожди, сменявшиеся мокрым снегом. Залепит тебя всего крупными хлопьями, растает снег на воротнике, и холодные струйки побегут за ворот. А потом налетит пронзительный ветер с востока, с гор, полушубок покроется коркой льда и будет хрустеть при движениях. В темноте, в шуме волн, под мокрым снегом и холодным ветром стоящий где-то далеко «Персей» кажется недосягаемо уютным и теплым родным домом.
Гребешь, не видя ничего кругом, и мечтаешь: «Подойдем мы к борту, поднимусь я по штормтрапу на палубу, переоденусь во все сухое и скорее в теплую кают-компанию, где ждет тарелка горячего супа, стакан крепкого чая».
А вокруг все так сурово, что не верится, наступит ли этот счастливый момент, да и существует ли вообще какой-то иной мир, кроме этого.
Но вот далеко на горизонте показался огонек. К вечеру под клотик мачты поднимали большой керосиновый фонарь с круглым, почему-то розовым стеклом, чтобы шлюпки издалека могли взять правильный курс на корабль. В туманную погоду или когда налетали снежные заряды, били еще и в рынду — судовой колокол, чтобы шлюпки не очутились в открытой части Белушьей губы, откуда их могло унести в море.
Наконец мы у борта, и я уже на палубе — я дома.
И так почти каждый день!
На втором нашем вельботе под командой капитана или старшего помощника Ивана Николаевича Замяткина занимались описью берегов и промерами.
Результаты работ в Белушьей губе позже были опубликованы в трудах Плавучего морского научного института.
Кроме всего прочего, работающим на вельботах вменялось в обязанность ежедневно собирать на берегу сухой плавник и доставлять на судно для камбуза. Камбуз был единственным местом, где за ночь просыхали мокрые полушубки, плащи, обувь, поэтому вахтенный поддерживал огонь в плите до утра.
В шлюпочных походах иногда принимала участие Татьяна Ивановна Горшкова, бравшая образцы грунта дна и интересовавшаяся геологией берегов. Однажды Горшкова попросила высадить ее на один островок, почему-то привлекший ее внимание, и захватить на обратном пути. Высадили, а сами ушли в отдаленный кут. Не помню, по каким причинам мы тогда очень задержались и возвращались затемно под парусом. Как всегда, я сидел за рулем.
— Вот как будто и островок, где мы оставили Татьяну Ивановну, нужно убрать парус и приставать, — сказал я Месяцеву.
— Нет, что вы, это гораздо дальше, — ответил он уверенно.
Я промолчал — в темноте легко и ошибиться.
Подошли к следующему островку, покричали — никто не отзывается. Высадились на берег, еще покричали все хором. Молчание.
— Должно быть, ее кто-нибудь снял с острова, — высказал довольно странное предположение Месяцев.
Странное, потому что кто же мог бы ее снять в этом пустынном месте? Я поднялся на горку и увидел, что островок совсем не тот. Решили принять мое предложение и возвратиться к тому острову, мимо которого мы так шикарно прошли под парусом. Но теперь пришлось грести против ветра на веслах.
Услышав стук весел в уключинах, Татьяна Ивановна подошла к самой воде и закричала. Высадилась она сюда днем, без еды, без спичек. Когда стемнело, подул холодный восточный ветер, а на голом островке негде было укрыться. Голодная и окоченевшая, ждала она нашего возвращения, а мы проскользнули мимо и взяли ее только со второго захода. Желанный «Персей» казался ей теперь раем. А островок этот мы назвали «Танины слезы».
Шли дни, продуктов становилось все меньше. В достаточном количестве у нас имелась только ржаная мука да американское сгущенное молоко. Белой муки было мало, сахару в обрез, а крупа и прочее уже кончились. Стало бедным и однообразным питание. Продовольственные запасы мы могли пополнить только бочкой свежепросольного гольца.
Вот образец нашего тогдашнего меню.
Завтрак: черный хлеб, свежепросольный нежный розовый голец, чай со сгущенным молоком.
Обед: уха из гольца, жареный голец.
В 16 часов: черный хлеб, свежепросольный нежный розовый голец.
Ужин: отварной голец, сладкая лапша на сгущенке, черные сухари, чай со сгущенкой.
В 4 часа: чай отменен.
На следующий день меню повторялось, но в обратном порядке.
С каждым днем голец становился все менее розовым, все менее нежным, все менее свежепросольным. А сладкая лапша надоела до тошноты. Только черный хлеб всегда был приятен и свеж. Два матроса пекли его ежедневно небольшими порциями в русской печке на берегу. К ночи они растворяли тесто, день непрерывно пекли и даже ночевать не всегда возвращались на судно — не хватало времени.