Я был один. Полнейшая тишина окружила меня, только шуршали трущиеся льдины. Я спокойно созерцал лежащие впереди горы, барьер сползающего в море глетчера, причудливой формы айсберги среди плавучих льдов Стур-фьорда и наслаждался покоем и одиночеством. О шуме и вообще об ином мире напоминало лишь черное облако дыма над белым горизонтом. Видимо, кочегары на «Персее» шуровали вовсю.
Единственно, чего я опасался, это незваного гостя — белого медведя. В те времена они во множестве обитали во льдах северо-западной части Баренцева моря, особенно вблизи полярных островов, а винтовку я отправил на берег с первым катером.
Прошло уже порядочно времени, а «Эвелины» не было. Рассчитывая заниматься разгрузкой и перетаскиванием имущества, я оделся легко и теперь начинал мерзнуть. Но укрывшись куском брезента и устроившись поудобнее, я согрелся и задремал. Сколько я дремал — не знаю, часов у меня не было; показалось, что долго. Очнулся, а «Эвелины» все нет.
Забравшись на груду имущества, я стал всматриваться в берег и заметил, что лед, хотя и очень медленно, начал двигаться к юго-востоку. Возможно, под влиянием отлива или ветра в северной части Стур-фьорда. Я встревожился: если «Эвелина» придет не скоро, меня может вытащить в открытую часть пролива, а оттуда в море. Даже если с берега и заметят, что меня уносит, то чем они помогут? Радио нет, сообщить о несчастье нельзя, да и кому: корабли в этих водах не плавают, а у меня нет ни воды, ни еды, ни одежды.
Но что случилось с «Эвелиной»? Не может выбраться из бухточки или что-нибудь неладно с мотором?
Дрейф льдов в южном направлении напугал меня и заставил действовать самостоятельно, не дожидаясь, когда придет катер.
На мое счастье, в шлюпке находился подвесной мотор. С большим трудом извлек я его из-под имущества, с еще большими усилиями насадил мотор на транцевую доску и завел. Если бы я был не один и кто-нибудь, отталкиваясь багром с носа, помогал резко повернуть шлюпку в проходы между льдинами, дело пошло бы успешно. Но я не мог бросить румпель мотора, не было у него и заднего хода, поэтому, не успев развернуться, я частенько наскакивал на льдины с полного хода.
И вот я нацелился на единственный возможный выход из ледяного мешка и устремился между двумя льдинами, надеясь их раздвинуть. Однако льдины сблизились, с ходу шлюпка до половины выскочила на их подводную часть, винт оголился. К счастью, я успел быстро заглушить мотор. Шлюпка оказалась повисшей в воздухе. Приключение теряло свою романтичность и начинало походить на борьбу за жизнь.
Протолкнуться можно было только вперед, а для этого пришлось облегчить корму. Снова снял я тяжелый мотор, затем, упираясь багром и раскачивая шлюпку, я кое-как стащил ее со льдины на воду. Опять установил мотор. Но он после такого происшествия не захотел заводиться. Снова снял мотор, чтобы он не мешал, и, то подгребая, то отталкиваясь, совершенно обессиленный добрался до берега.
Сколько времени заняло все приключение, не помню, во всяком случае, мне казалось, оно продолжалось целую вечность. Перед этим не спал я больше суток, полсуток ничего не ел, очень устал, в голове шумело, и после всех переживаний соображал я плохо. А в лагере еще не было ни крыши, ни постели.
Вот так началась работа гидрометеорологического отряда на берегу Стур-фьорда в июле 1925 года. «Эвелина» не могла прийти за мной, так как у самого берега наскочила кормой на камень, искореживший винт.
Вот теперь, поев и отдохнув, я могу рассказать о составе береговой группы и устройстве лагеря.
С. В. Обручеву — геологу — помогали минералог Т. И. Горшкова и коллектор А. В. Кузьмин. Разведку на уголь должны были вести А. Н. Сидоров и И. Н. Козлов. Из состава команды «Персея» были высажены моторист на «Эвелину», матрос-повар и еще три матроса в угольную и геологическую партии.
Геологи разместились в двух отличных палатках. Обнаруженный английский домик затянули брезентом, там устроили кухню и поселили моториста с матросами. Мы с Казимиром поставили свою палаточку у самого моря, рядом с футштоком для приливных наблюдений. Отсчеты по футштоку мы делали в бинокль прямо из палатки. Кроме метеорологических и приливных наблюдений, мы выполняли аэрологические — запускали шары-пилоты. Для двух человек это была большая нагрузка. Так, футшток отпускал нас от себя не более чем на час, а в периоды смены полной и малой воды отсчеты производили через 10, а то и через 5 минут.
В своей палатке мы уложили на камни дощатые щиты и на них матрацы, привезенные с судна. Между импровизированными койками оставался проход немногим более полуметра. В изголовье между койками мы поставили шкафчик, вернее неструганый ящик с прибитой внутри полочкой. В палатке, сшитой из тонкой парусины и проницаемой для ветра, ночью бывало холодно, хотя незаходящее солнце круглые сутки просвечивало ее, — к утру в чайнике замерзала вода, а перед тем как обуться, сапоги приходилось разогревать над примусом. Высота палатки не позволяла выпрямиться во весь рост. На «шкафчике» стоял примус и прекрасно нагревал воздух, раздувавший палатку, как монгольфьер. Под коньком становилось жарко, как в бане. Натянув между стойками веревку, мы сушили там баранки, которые заменяли морские галеты. Баранки так высыхали, что рассыпались от легкого сжатия и были необычайно вкусными. На вертикальной стойке палатки висела заряженная винтовка на случай визита медведя. Несмотря на плотно зашнурованную «дверь», тонкая парусина — плохая защита от такого незваного гостя.