Наша команда основательно укрепила крест Седова (его астрономический пункт) и установила знак «Персея» высотой 36 футов. Теперь мыс Желания стал легко отличим от других мысов северной оконечности Новой Земли.
Берег здесь был прямо-таки завален водорослями, на отмелых пляжах лежало множество плавника: бревна, шпалы, обломки кораблей, медные поплавки от мин, кубасы и прочие плавающие предметы, принесенные с запада. Попадалось много китовых костей, никогда не встречавшихся южнее.
Перед отъездом я забрался на знак. Стояла тихая погода, и видимость была отличная. Внизу, в заливе Саввы Лршкина, вокруг стоявшего на якоре «Персея» время от времени выныривали моржи — они столь же любопытны, как и тюлени. Спокойное море, свободное от льдов, простиралось во все стороны горизонта. Отсюда рукой подать до Земли Франца-Иосифа, каких-нибудь 250 миль. Двое суток хода по чистой воде, и мы осуществили бы заветную мечту, притом сделали бы интереснейший гидрологический разрез, … если бы уголь не был на исходе.
Снявшись с якоря 28 сентября, мы сделали короткий пятый разрез в направлении острова Уединения, но до него не дошли. Потом поднялись к северу, почти до 78° с. ш., и оттуда проделали шестой разрез к мысу Желания.
30 сентября, покинув воды Карского моря, мы вышли в Баренцево и проложили курс на Канин Нос.
За осень мы привыкли к спокойному Карскому морю, но не успели из него выйти, как поднялся свежий ветер от юго-востока, быстро усилившийся до 11-балльного шторма. Этот встречный «мордотык» сразу сбавил ход судна до двух узлов. Разыгралась огромная волна, гребни захлестывали на мостик и даже в трубу, чего раньше еще не случалось.
Угля может не хватить до Архангельска. И капитан решил идти не в Архангельск, а под парусами в Мурманск. Но ставить паруса в такой ветер — дело нелегкое, тем более что опыт у нас невелик. Надо развернуться носом на ветер, поднять паруса и только потом ложиться на новый курс.
Благополучно поставили стаксель, но у кливера вырвало шкотовый угол, с бешеной силой стало трепать его по ветру и разнесло в клочья. С огромным трудом поставили фок и грот и наконец легли левым галсом на курс в Мурманск.
Два дня бесился шторм, достигая иногда 12 баллов. Как всегда в плавании под парусами, мы вместе со Старостиным несли вахту в руле. В такую погоду очень трудно учитывать снос судна, а штурмана заведомо знали, что счисление далеко не точно. Когда ветер стал стихать и мы приблизились к берегу, в довершение неприятностей навалился туман.
Но где мы, как определиться, нельзя же подходить к берегу, не зная своих координат?
И вдруг из тумана выныривает буек, слышатся гудки парохода, приглушенные туманом. Гудим и мы и медленно приближаемся с скрытому в тумане судну. Маленький немецкий тральщик с розовой трубой то плавно поднимается на огромной пологой зыби, то проваливается так, что только мачты торчат над морем.
Надо спросить у тральщика его координаты. Долго возимся с сигнальными флагами, которые кто-то разложил не по своим ячейкам. С флагами разговор не получался. Мы подошли еще ближе и голосом в рупор долго объясняли человеку на капитанском мостике, что нам нужно. Наконец он понял, скрылся в рубка, но скоро вышел и на двери мелом написал свои координаты. Почему-то в другой руке он держал большую кружку.
— Ишь, стервец, — вдруг неожиданно проворчал А. Д. Старостин, — в кружке-то у него, небось, ром.
Все рассмеялись — у нас давно кончился даже спирт-сырец и нечем было согреться в трудную минуту.
Оказалось, что нас снесло западнее счислимой точки, к берегам Норвегии.
Закончилась четырнадцатая экспедиция.
Впервые за всю арктическую практику в сравнительно высоких широтах и в Карском море мы не встретили ни одной льдинки. В Карском море благоприятствовала безветренная погода, позволившая без затруднений выполнить океанографические наблюдения на шести разрезах и собрать систематичный материал, по объему перекрывший все, что было сделано ранее на этом море.
Гидрологические материалы этой экспедиции я обрабатывал сам, и в результате в трудах Морского научного института была опубликована статья, характеризующая осенний режим Карского моря.
Плавание «Персея» было очень продуктивным в научном отношении, с интересными заходами в новоземельские бухты. Единственно, что портило настроение, так это камбуз, вернее, кок. Готовил он однообразно и скверно. Ежедневно суп с макаронами и штуфат, который назывался у нас «шкафут». Пробовал он печь и сдобные булочки, но они получались твердыми, как булыжники. Однажды замесил он сдобное тесто, долго с ним возился, то подбавлял сгущенное молоко, то разводил водой, то снова подмешивал муку, а кончил тем, что все вывалил за борт.