Несмотря на красоту свадебных пиров и долгожданные упоительные ночи страсти, я стремился поскорее увезти Лютиэнь в Рохан, поэтому, чтобы не терять время на ссоры, пришлось стерпеть её подозрительный эскорт в виде не иначе как подосланной Боромиром ведьмы вкупе с тремя её дочерьми и даже, скрепя сердце, дать позволение на то, что они и впредь смогут служить своей госпоже, с которой оказались связаны необъяснимой для меня тёплой дружбой. Что ж, пусть так и будет, лишь бы жене было хорошо, ведь рядом с ней в Медусельде больше не будет моей сестры, дом которой отныне в Итилиэне. Но если вздумают, подобно своей маменьке, позволять себе лишнее и учинять скандалы, то вынуждены будут вернуться в Гондор. Немного удивившись, обрадовавшись желанию любимой ехать со мной на Огненоге, я лишь по прошествии нескольких часов смог выпытать от неё причину того, с чего это она даже не оседлала свою рыжую кобылу, а вместо этого позволила ей самостоятельно гарцевать вдоль тракта. Когда, краснея и запинаясь, что было не слишком на неё похоже, Лютиэнь призналась, что лошадь без её ведома свели с Керхом, который несколько лет назад был куплен в наших табунах, это лишь заставило улыбнуться. Ровно до той минуты, пока не понял, что за шутку решил сыграть напоследок гондорец. Что ж, его счастье, что я не стану поворачивать из-за подобного с дороги назад, иначе Лотириэль долго бы выхаживала своего муженька после хорошей драки.
Возвращаться домой для меня всегда было особой радостью, от того лишь согрели слёзы на глазах любимой, когда после приветствий придворных и горожан она переступила порог Золотого Чертога, засмеялась звонко, словно дитя, и со всех ног бросилась в свою маленькую комнату. Конечно, к вечеру ей пришлось перебраться в мои покои, но всё же я понимал эту тоску по родным стенам, полкам и окнам. На устроенном в честь нашего возвращения пиру она вновь надела своё сшитое для свадьбы платье и, не смотря на то, что краснела и робела, когда обращались по титулу, мне показалось, что именно такой и должна быть новая Королева Рохана: скромной, улыбчивой, звонкой, словно солнечный луч на апрельском ветру. Я не был рождён Королём, судьба сама так распорядилась, но выбрать Королеву по сердцу, а не по разуму — это право, от которого бы никто не заставил меня отказаться.
Жизнь, наконец, наполнилась тем тихим счастьем и покоем, о которых я и не мечтал прежде, но к которым так стремился весь последний год. Даже если дни были заполнены бесконечной вереницей порой радующих, но чаще раздражающих своей монотонностью забот, то я всё равно знал, что вечером меня ждёт нежность, забота жены, её мягкая улыбка и подчас споры, но это не важно, лишь бы она была рядом: смеялась, возилась, как и собиралась, в саду, следила за тем, как красят ткани или вместе с поварами придумывала новые блюда. Мы учились понимать друг друга, много говорили, иногда она пыталась научить меня водить свою железную телегу, которой так дорожила, а порой просто просила спеть песни моей земли, и хотя я не считал себя мастером в подобном занятии, но всё же любил огонёк, зажигавшийся в её глазах, когда исполнял эту незатейливую просьбу. Мне нравилось учить Лютиэнь рохиррику, слушать, как неуверенно она произносит слова, поправлять, если коверкает, и объяснять, сколько значений может нести один короткий звук, какую интонацию нужно в него вкладывать. Когда же промозглым, ветреным ноябрьским днём любимая, светясь каким-то особым внутренним светом, сказала, что скоро у нас появится дитя, то это наполнило сердце таким ликованием, какого не приносила ни одна победа. Я был так горд тем, что стану отцом, словно новый мир сотворил; лёжа по ночам в постели с Лютиэнь, гладил её плоский животик, утешая, если начинала плакать, щекоча, когда понимал, что это слёзы радости, что ничем не обидел. Я видел, как она счастлива, любил наблюдать, как вместе с Ранарой обшивает белоснежные пелёнки и кроит крохотные рубашечки: все эти женские приготовления к грядущему материнству казались волшебством, тайной, светом, который нужно непременно сберечь. Но позже, весной, когда состояние жены, её округлившаяся фигура и неловкость движений стали настолько заметны, что даже Хама и тот успел не раз добродушно подмигнуть, радость ожидания сменилась страхом. Я вдруг понял то, о чём не задумывался прежде: Лютиэнь была слишком невысокой, слишком хрупкой, и мой ребёнок мог навредить ей. Из головы не шли мысли о сгоревшей в родовой горячке матери Тэйодреда, о всех тех несчастных, что отдали свою жизнь за рождение младенцев. Они были рохиррим, они были сильнее. А моя девочка? Такая тонкая и бледная, способна ли она родить ребёнка от такого крупного мужчины, как я? Смогу ли простить себя, если с ней что-то случится во время родов? Одержимый своими страхами я старался не покидать её надолго, следил за тем, чтобы побольше спала, не поднимала ничего тяжелее кружки с молоком и полотенца в купальне. Казалось, Лютиэнь не замечала моих страхов, она вообще ничего не желала замечать: ходила со мной к Тале, чтобы полюбоваться на её красивого чёрного жеребёнка, просила проводить в сад, чтобы посмотреть, как всходят посаженные семена цветов, или же стремилась попасть на городскую ярмарку, словно не понимала, что ей нельзя переутомляться, а лучшие товары и так привезут во дворец. Но я боялся волновать её, а потому не возражал, просто был рядом, всё сильнее дорожа каждой секундой, каждым днём, который можем провести вместе. И пусть шепчутся, что Конунг не в себе, что боится на шаг отойти от тяжёлой жены, но я потерял в своей жизни слишком много родных, чтобы не испытывать панического страха за девочку, которая была дороже солнечных лучей и ветра в степи.
Когда хочешь продлить время, оно, напротив, ускоряет свой бешеный бег: я не заметил, как прошёл и закончился май, а уже наступил июль, и вместе с ним в один из погожих дней пришло время родов. Мне не позволили остаться в спальне с бледной, кусающей от боли губы Лютиэнь ни минутой дольше, чем пришла знахарка. Назойливая Ранара выпроводила вниз, несмотря на все попытки оказать сопротивление, и если бы она, удивив всех, ни сыграла недавно свадьбу с Хамой, то именно сейчас, пребывая в гневе, я бы и отправил её в Гондор к Боромиру. Каждый час ожидания превратился в пытку, а их было так много, что солнце успело подняться на небосвод и, опустившись, утонуть в закатном мареве. В сотый раз просматривая прочитанные ещё вчера письма, я всё напряжённей вслушивался в каждый звук, но ни крика, ни единого слова не доносилось со второго этажа. Может, дубовые двери слишком плотные и всё заглушают? Или Лютиэнь…
Не смея подумать о самом страшном, не в силах более терпеть ожидание, я оттолкнул стул и бросился к лестнице, чтобы, наконец, узнать, что происходит, сколько ещё меня собираются держать в неведении?
— Мой господин, — удивлённый голос пожилой знахарки, которую, не заметив, я едва не сбил с ног на верхней площадке, заставил остановиться и перевести дыхание.
— Почему так долго?
— Подобные вещи редко происходят быстро, особенно, когда это в первый раз, — женщина, похоже, не придала никакого значения моему волнению, лишь мягко улыбнулась, а затем кивнула головой в сторону спальни. — Ваша жена подарила вам сына, мой господин, сейчас вы уже можете их проведать.
— Как она себя чувствует? Какое нужно лечение?
— После родов женщины всегда слабы, но покой и забота помогут быстрее подняться с кровати…