— Гнусностей наговорил, — наконец, сумев его догнать, я с облегчением вздохнула. — Очень неприятный тип.
— Старайся держаться от него подальше, — не просто посоветовал, приказал Сенешаль. — Если будет опять докучать, скажешь мне.
— Хорошо, — как бы не так, ничего я тебе не скажу, вы и так с ним не ладите, ещё лишних поводов для ссор не хватает. Мало ли, что он подверженному внушению Конунгу насоветует?
Вместе мы преодолели зал, в котором в этот раз никого, кроме возящихся под столами собак, не было, и вошли в покои Тэйодреда. Он, кажется, побледнел ещё сильнее, если это только возможно, но, увидев брата, улыбнулся бескровными губами. Тот опустился на постель рядом с Эйовин, сжимая в ладони его руку.
Стараясь не вслушиваться в тихий разговор этих троих, не зная, куда себя девать, я направилась к камину, в котором уже почти догорели поленья. Глаза начинали слипаться, от усталости болела голова, но, присев на скамью, я так и не смогла сомкнуть век: казалось, в тёмных углах комнаты затаилось нечто ужасное, какое-то чудовище, почти осязаемое, леденящее кровь в венах. Оно словно тянуло свои склизкие щупальца, и это едва не заставило закричать.
— А где эльфийка?
Ворвавшийся в сознание слабый голос Тэйодреда заставил вздрогнуть и посмотреть в сторону кровати.
— Лютиэнь, — позвала Эйовин. Встретившись с её ободряющим взглядом, я, поднявшись, подошла к ним.
— Она — человек, Тэйодред, — лишь мельком посмотрев на меня, пояснил брату Эйомер.
— Береги её, она принесла свет в Медусельд, и сестру береги, ты теперь единственный, кто может защитить их, больше некому, — комкая край одеяла, словно его вновь начинала мучить боль, промолвил сын Тэйодена, когда я присела на край постели рядом с Эйовин. — Жаль, с отцом я проститься не успею, но потом скажи ему обязательно, что он всегда был для меня примером доблести и отваги, скажи, что я во всём старался походить на него, хоть и не всегда получалось.
— Рано ты прощаться собрался, прекращай такие речи вести, слышишь? Сам ему всё скажешь, когда поднимешься, — в голосе Эйомера прозвучал металл, сжав пальцы брата, он строго вгляделся в его глаза, словно заставляя подчиниться своей воле. — Нам с тобой ещё много битв предстоит пройти, прежде чем на землях Марки наступит мир, ты нужен здесь, ты — опора своего народа.
— Нет, брат, теперь ты поведёшь в бой наших воинов, а мне осталось в последний раз вскочить в седло…
Тэйодред обвёл нас ясным, тёплым взором, а потом веки его сомкнулись. Это были самые страшные секунды в моей жизни, самые горькие и оглушающие. Замерев, не в силах шелохнуться или всхлипнуть, я смотрела, как он выдыхает в последний раз, как вытягивается рослое тело, а черты бледного, покрытого испариной лица становятся восковыми. В отчаянии закричав, Эйомер попытался встряхнуть его за плечи, вторя крику брата, Эйовин разразилась отчаянными слезами. Прижав её к себе, стараясь заглушить собственный крик, я оглянулась к окну: может это только послышалось, но тогда я была уверена, что отчётливо услышала конское ржание и гулкий, удаляющийся стук копыт.
Та ночь, в которую ушёл сын Конунга Рохана, была очень долгой, она никак не хотела заканчиваться. Помогая Эйовин, я старалась не оставлять её одну, в очередной раз удивляясь тому, что во дворце нет женщин, способных поддержать, утешить девушку. Нам предстояло обмыть и облачить тело Тэйодреда, в то время как Эйомер ушёл готовить погребение. Сами похороны состоялись уже на следующий день. С хмурого неба срывались редкие капли дождя, когда, стоя среди скорбящих воинов, мы с Эйовин смотрели, как опускают в землю гроб, как его засыпают землёй и белыми цветами. Эти курганы почти за пятьсот лет приняли многих эйорлингов, но был ли среди них такой молодой витязь, как Тэйодред? Не пытаясь утереть слёз, я куталась в шаль, словно она могла спасти от промозглого ветра и душевной боли. Именно в те минуты я поняла, что возврата к прошлой жизни, к родителям, нашему маленькому дому и ухоженному саду нет, словно их отгородили от меня могильным холодом. И они, и я живы, но нам уже никогда не встретиться, никогда не быть вместе, не сидеть за одним столом, не встречать зимние вечера у разожженного в гостиной камина, как это часто бывало прежде. Ролевые игры закончились, уступая место жестокой реальности; что ждало впереди, я не знала, а задача прижиться в этом мире казалось невыполнимой. Выбор невелик: либо заглушить искры детства, всё ещё игравшие в крови, и научиться быть сильной, быть одиночкой, либо быть раздавленной, погибнуть, третьего не дано. Обняв Эйовин, которая уже не плакала, а, словно заледенев, молча смотрела на свежий могильный холм, я украдкой взглянула на стоявших рядом Эйомера и Тэйодена: проститься с сыном Конунг пришёл без своего Советника, сейчас его морщинистое лицо казалось ясным, а в серо-голубом взгляде было столько пронзительной боли, что мысли вновь вернулись к матери и отцу — когда-нибудь, потеряв надежду найти, они тоже начнут оплакивать меня, но, во всяком случае, никогда не увидят гроба и похорон, пожалуй, так им всё же будет легче.
========== глава 6. Букет из незабудок ==========
Наверное, мне никогда не забыть день похорон Тэйодреда: он был таким холодным, промозглым и дождливым, таким наполненным неизбывной печали, что казалось, не настанет конца долгим часам, во время которых мы молча возвращались в город, накрывали столы к поминальному обеду и слушали долгие рассказы воинов о детских проказах и воинской доблести сына Конунга. По местному обычаю вспоминали только о светлом и радостном, поднимали кубки с элем, осушали их до дна и снова предавались воспоминаниям. Сам Тэйоден не проронил ни слова, хоть и сидел весь вечер во главе стола, внимательно слушая своих подданных. Зато Эйомер рассказывал без устали: о том, как они с братом таскали по утрам горячие булки с кухни, гордясь ловкостью и тем, что повар их не замечает, а тот просто предпочитал помалкивать, о том, как прачка застала их за пусканием дощатых корабликов в её бадье для стирки, о том, как храбро принимали ночью жеребёнка на конюшнях у кобылы, не решившись разбудить старого конюха, и, разумеется, о том, каким бесстрашным был Тэйодред в бою, как умело он владел мечом и копьём, как яро сносил головы врагам. Этих боёв и стычек в последнее время становилось всё больше, один из них оказался смертельной ловушкой, из которой никто не вернулся живым.
Сидя рядом с Эйовин, вяло раскрошивая кусочек медовой лепёшки, я слушала Сенешаля, и картины описываемого им детства оживали перед глазами. Он был искусным оратором: и вот уже перед моим внутренним взором два светловолосых мальчугана, смеясь, ловят в силки длинноухого кролика, чтобы подсунуть его в ткацкую и услышать визг перепуганных ткачих, вот они скачут по полю на жеребцах, стремясь достичь самого горизонта, стремясь заглянуть за него и убедиться, что степям Марки нет края. А вот уже выросли, статные и сильные едут с дружиной к границам, чтобы оберегать их от набегов дикарей и орков. Завороженная глубоким бархатным голосом, я невольно улыбнулась, когда он начал рассказывать о том, как они с братом на спор вошли в зачарованный лес и, проблуждав там несколько дней, вышли с разных концов, а потом вернулись, чтобы найти друг друга — уже взрослые, но глупости творили нешуточные. Очевидно, речь шла о Фангорне — чтобы войти в него, нужно и впрямь набраться мужества и обладать несокрушимым бесстрашием. Эйомер рассказывал так одухотворенно, с таким пылом, что я невольно залюбовалась им. Ведь и впрямь красив, в этом не откажешь: высок, широкоплеч, золотая грива волос и глаза — глаза-вишни; глаза пронзительные, словно видят каждого насквозь. Острые скулы и отросшая щетина лишь добавляли образу агрессии и дерзости. Жёсткость характера чувствовалась в каждом слове, каждом жесте. Сенешаль восхищал и отталкивал одновременно, хотелось ощутить его силу, но в тоже время держаться на приличном расстоянии, чтобы не обжёг, не поранил. Тэйодред был совсем другим, он и отнёсся ко мне по-другому, ему я показалась лучом света, хоть он и знал меня лишь пару минут. А Эйомер… Казалось, он хочет оттолкнуть, закричать, чтобы убиралась куда подальше, и сдерживается только из-за сестры, которая увидела во мне родственную душу, как и я в ней.
Испуганная своими мыслями, я придвинулась ближе к Эйовин, а вскоре она, поднявшись из-за стола, отвела меня на третий этаж и, отперев дверь в самом конце длинного коридора, показала комнату, в которой едва умещались кровать, сундук и маленький камин. И пусть комната была совсем крохотной, на глаза навернулись слёзы благодарности — мне подарили собственный маленький уголок в этом чужом, холодном мире. Здесь я смогу спрятаться, укрыться от невзгод и просто представить, что всё происходящее вокруг лишь иллюзия, плод больного воображения. Рохирримка помогла мне разжечь огонь, показала смену одежды и маленькую умывальню, а затем ушла вниз следить за тем, чтобы слуги вовремя подавали воинам новые блюда и разливали хмельной эль. Когда за ней закрылась дверь, я задвинула засов, скинула непривычно тяжелое платье и, оставшись в одной рубашке, подошла к занимавшему пол стены окну. За ним уже наступила ночь, и трудно было что-либо рассмотреть кроме света факелов, горящих в караульнях. И всё же я долго вглядывалась в темноту, а потом, больше не стараясь сдерживать слёз, забралась в кровать и, завернувшись в одеяло, откинулась головой на показавшуюся удивительно мягкой подушку. Впервые за два дня я смогла прилечь, сейчас это казалось настоящим чудом. Слёзы усталости и нервного напряжения всё катились по щекам, но они не помешали мне, сжавшись маленьким комочком, уснуть, напротив — убаюкали.