Хрущев: - Надо бы вас всех, засранцев, к стенке. Но я добрый, ты же знаешь это лучше других.
Каганович: - Знаю, конечно, знаю! (Про себя : "Знаю, как ты тысячами расстрельные списки подмахивал и в Москве, и в Киеве"). Значит, котомку с вещичками не собирать?
Хрущев: - Хрен с вами, живите. Да больше не балуйте. Не то...
Поздно вечером, получив поздравления со свершением героического подвига - объявлением смертного приговора усатому тирану - от ближайших соратников: Суслова, Поспелова, Брежнева, Козлова, Жукова, Фурцевой, Мухитдинова, Кириленко - Никита вышел из Большого Кремлевского Дворца на воздух. Охрана услужливо распахнула дверцу ожидавшего лимузина, но он прошел мимо и направился к соборам. Он шел молча, быстро, один, повинуясь внутреннему зову и недоумевавшие телохранители едва поспевали за ним. У главного входа в Архангельский собор он остановился, коротко приказал открыть двери и оставить его одного.
Хрущев долго стоял в усыпальнице русских царей посреди мрачно проступавших надгробий. Промозглую темноту нарушал слабый свет далеких фонарей, едва проникавший в храм через узкие верхние окна. "Зачем я здесь? - удивленно думал он, боясь шелохнуться, произвести невольный шорох. Нарушение мрачной, торжественной тишины, казалось, будет неизбежно наказуемым кощунством. - Знаю, знаю! Каждый правитель Руси должен предстать здесь пред тенями ушедших. Власик рассказывал, что и Сам бывал здесь... Какая, впрочем, ерунда, все эти поповские байки о загробном мире. Есть прах, и тлен, и небытие... Но, если бы была у меня возможность задать им хоть один вопрос, я непременно спросил бы: "Что сделали они и не сделал я, чтобы остаться навсегда в памяти народной? Только что не родился царевичем? Велика доблесть! Зато я идола низверг..."
- Идола, которому всю его жизнь поклонялся?!
Никита вздрогнул, обернулся на грозный глас. Пред ним стоял Иоанн Грозный.
- Почто ты здесь, плешивый оборотень? - откинув капюшон монашьей рясы, сдвинул он брови. - Почто наш сон тревожишь?
- Оборотень? - плаксиво переспросил Никита.
- Кто ж еще! - брезгливо усмехнулся царь. - Всю жизнь Ему жопу лизал, а намедни принародно дёгтем измарал. Страшней нет, когда кто милым дружком прикинется, в душу влезет да сердце секирой вдруг и полоснет. Сам познаешь сие. У меня был такой, небось слыхал про Курбского? И у жинки моей под подолом шарил, и прямую измену свершил государеву. Однако, отвагу и подлость имел при жизни моей сии козни вершить. А ты - аки тать в ночи могильной, тать трусливый и шкодливый - всю жизнь твою...
Внезапно Грозный исчез, лишь серебряный посох его остался, холодно мерцая на полу. Изо всех углов теперь на Никиту надвигались попарно шедшие черные монахи. Перекрикивая друг друга, галдели угрюмо, монотонно. Поначалу он не разбирал слов, но когда они приблизились к нему вплотную, он стал улавливать словеса, фразы, сентенции:
- Убивец трупов!
- Царь-ирод!
- Не ребеночка даже, мертвеца беззащитного умертвил вдругорядь!
- На возродившего церковь руку, окаянный, поднять посмел!
- Ууубьююю! - закричал вдруг Никита, и от этого крика у него самого стыла кровь в жилах. Он подхватил с пола царский посох и угрожающе потрясал им над головой. - И вас, и вашу веру, и вашего бога! Сам Россию построю, мо, мужицкую, великую - без вас, спиногрызов, без вас, захребетников!
- Где тебе! - воскликнул высокий, худой, в епископской рясе, с панагией на груди. - Ты слаб умишком, грамотёшкой, талантом, данным Богом!
- Бога нет! Я докажу! Я... я сам Богом буду! - неожиданно вырвалось у него. И эхом отдалось под куполом злобно, густо, страшно: "Сам... Богом... буду-у-у!"
И он испугался этого громогласного святотатства и упал на колени. И всё существо его охватили холод и ужас.
Так лежал он на каменном полу полчаса, час. Наконец, обеспокоенная охрана вошла в храм. Перепуганные служивые подняли его и повели под руки к машине. Кто-то заявил: "Вызывай врачей!"
- Не надо врачей, - тихо приказал Хрущев. - Везите домой.
Уже в теплом автомобиле, зябко кутаясь - ему было безумно холодно - он вспомнил слова высокого монаха: "Возможность править Он дает по очереди Добрым, Светлым - и Злым, Темным. И случаются такие, что, получив власть, стремятся удержать ее неправомерно долго. Тогда и случается всеобщая беда неважно, кто у кормила: Добрый или Злой".
Октябрь 1957 года. Пленум ЦК, как сказал Никита, "разделал под орех" министра обороны Жукова. Накануне "красного Наполеона" посылают с визитом в Югославию и Албанию, а по возвращении прямо с аэродрома волокут на правёж.
Хрущев: - Ты, Иван, встретишь его и сразу в Кремль на Пленум.
Серов: - Я один?
Хрущев: - А что? Ты министр госбезопасности, тебе и карты в руки.
Серов: - Как-то неудобно. Маршал, национальный герой...
Хрущев: - Ну да, мы ему еще красный ковер расстелим! Он в стране хочет военную диктатуру установить. Генералов - на ключевые посты, а нас, штафирок, в расход пустит. А что герой - дутый он герой! И полководец липовый - во всех наших бедах в начале войны он виноват, он! И план Сталинградской битвы не он да его дружок Василевский, а мы вдвоем с Еременкой разработали. Бонапартистской бациллой, манией величия болен этот Жуков, вот что! Шельма он и опасный авантюрист! Так что давай - одна нога здесь, другая там. И смотри - не дай ему заехать домой или в министерство ни на минуту. Войска подымет, в крови захлебнемся. Головой отвечаешь!
Серов: - Есть, товарищ главнокомандующий!
Теперь сцены сменяли одна другую с калейдоскопической быстротой: Никита полубегом обозревает выставку авангардистов в Манеже: - Мазня! Дерьмо! Дрянь! А это еще что за жопа? - И кто-то из свиты: - Это зеркало, Никита Сергеевич! У скульптуры, схватив за грудк Эрнста Неизвестного: "Ты, сукин сын, где медь берешь для своих поделок?" "Ворую!" "Шелепин, выпиши ему авиабилет в Америку в один конец - и точка!" - Он в зале заседаний ООН, вместе со всеми негодует по поводу очередного американского диктата ботинком по столу, знай наших, мы вам покажем кузькину мать, мы вас всех закопаем в землю! - Он подписывает сырой, порочный указ о создании совнархозов и еще сотню подобных указов, царски дарит Крым Украине, торжественно декретирует ввести коммунизм через двадцать лет и сажать кукурузу и на юге и на севере, и на западе с востоком; он ругает матом православных пастырей и велит душить церкви налогами; по его приказу корабли с ракетами идут к Кубе и впервые планета замирает в ужасе - от ядерной смерти ее отделяют какие-то часы...
"Господи! Что же я делаю? И может ли быть такое? Или ты лишил меня разума и я действительно не ведаю, что творю? - рыдая, Никита упал на колени, раздирая лицо ногтями в кровь. - Что делать? Что делать, Господи?"
И услышал голос высокого, худого монаха - злой, осуждающий:
- Твое обращение к Нему и нелепо, и смехотворно. Ты никогда в Него не верил, не веришь и сейчас. Говоришь так по общечеловечьей привычке. В тебе бушует страх. Боишься! Раньше бояться было надобно, раньше.
Никита простерся ниц, ощутив лбом мягкий ворс ковра.
Скрипнула дверь. Он поднял голову и увидел, что в кабинет входит Сталин. "Этого не может быть, он же умер! Я же сам велел вытащить его из Мавзолея и закопать в землю!"
- Неет, Я живой! Это ты мертвец, - надвигаясь на него и словно читая его мысли, проговорил генералиссимус.
Обмирая от ужаса, Никита бросился вон. Вдогонку ему несся жуткий, леденящий душу хохот.
- Что с вами, Никита Сергеевич? - тревожно спросил начальник охраны.
- Мертвяк окаянный привиделся, - не попадая зуб на зуб, выдавил из себя Никита.
- Кто? - всполошился генерал, хватаясь за кобуру.
Глаза Хрущева блуждали, дыхание было прерывистым. Посмотрев в направлении кабинета, он добавил:
- Берия. Я же пришел мысленно посоветоваться с Вождем. А Лаврентий...
Он махнул рукой и сел в поданный "ЗИС". Генерал, недоуменно нахмурив брови, долго смотрел вслед отъехавшего автомобиля.
1 Поздний завтрак - ранний ланч (от комбинации слов breakfast и lunch)
* педераст (груз.)
* Моя девочка (груз.)