Сара уронила сжатые руки на колени, широко раскрытые глаза ее наполнились слезами. «Как она прекрасна! — думал Сергей, обнимая ее. — И как беззащитна. Но ведь я не просил ее ни о чем. Значит, помогать мне она решила от души… Я люблю Элис. Очень люблю. Вот от нее я бы такой самоотверженной жертвы не принял: у нее душа нараспашку и она беспечна до безалаберности. Ищейки Гувера унюхали бы неладное в тот же день. А Сара — прирожденный конспиратор: исподволь я выяснил это и у Элис, и у Эрни, да и сам в этом убедился. А Элис не будет ревновать к Саре: Элис — моя Женщина. А Сара — с сегодняшнего дня агент. Симпатичная? Да. Обаятельная? Беспредельно! Но — агент. Ценный. Очень ценный. Один из многих».
Сергей оставил Сару, попросив ее заказать из соседнего китайского ресторана ужин — вино он привезет сам. Долго ли будет ездить? Нет: максимум три часа. Он помчался в посольство. И вскоре текст стенограммы совещания высшего руководства США по жизненно важному для Кремля вопросу был доложен Асланом Ходжаевым Сталину. Не смыкавший третьи сутки глаз Генсек, не принимавший никого, кроме членов Политбюро и военных, зная, что Аслан — особенно сейчас! — ни с чем второстепенным не придет, начал мрачно читать сделанный наспех и потому довольно корявый перевод. Однако по мере чтения настроение его улучшалось.
— После послания Черчилля это первое обнадеживающее сообщение. Таких людей, как этот Сергей, надо беречь.
— Прислал три просьбы отозвать его из Вашингтона и направить в действующую армию.
— Он стоит трех армий. — Сталин махнул рукой — мол, вопрос ясен, пусть продолжает работать. И вернулся к столу, за которым его ждали маршалы Тимошенко, Ворошилов, Кулик и двое чином помладше — Жуков и Конев…
Когда следующим утром Сергей появился дома, он нашел в почтовом ящике записку: «Тебя нет, и на душе пусто. 2 часа 15 минут утра. Элис». О сказанном Сарой об адмирале Леги Элис вспомнила, когда, заехав к Сергею, не застала его дома. Заглянула к Саре — она жила недалеко от ее гостиницы: ее тоже не оказалось. Умом Элис Господь Бог не обделил. И всю ночь она курила, плакала, пила виски с содовой в своем номере. Она сама их познакомила, это она хорошо помнила. И знала — сделала бы это снова. Она догадывалась — и очень давно — о действительной и тайной стороне работы Сергея, главной для него. Способствовала ей исподволь, как могла. Понимала — такой завидный источник информации, как Сара, — редкостная удача. Была уверена, знала, что он любит ее, Элис, и только ее одну. «Тогда почему, почему я так несчастна? Наверно, я — тупая собственница. Прости меня за это, Господи. И сделай так, чтобы он всегда любил только одну меня!»
В одиннадцать утра они встретились в кафе «Наполеон» на Шестнадцатой улице, как встречались всегда, если она не ночевала у него. Кофе был душистый, круассаны румяными.
— Как спалось? — искоса разглядывая его припухшие веки, спросила она небрежно.
— Какой там сон?! Всю ночь просидел в посольстве, — отважно соврал он. — Готовил статью «Америка — наш союзник».
— Актуально, — серьезно заметила Элис, делая вид, что поверила. — А какие планы на сегодня?
— Важное интервью с адмиралом Леги.
— Знаю. Мне вчера Сара говорила.
Их взгляды встретились. «Знает? Нет, не может знать. Но подозревает». Он отхлебнул кофе, усмехнулся:
— Сара такая обязательная.
— И только? — Элис насмешливо скривила губки.
Сергей пожал плечами — что за вопрос? Перегнулся через столик, поцеловал ее в губы. Поцелуй вызвал у Элис приступ желания. «Если что и было у него с Сарой, если что и будет — плевать. Это ведь не любовь. Это служба. Любовь — это я. Серж, любимый! Только не расплескай себя во имя долга. Ты сильный, ты по большому счету верный, ты мой всегда!» А в его душе происходила смута, которая доселе ему никогда не была ведома. Унизительно-болезненное чувство, что ты делаешь нечто непростительно скверное, противное своему естеству и в то же время знаешь, что будешь делать это и впредь — ибо это нужно во имя того высшего, ради чего ты вообще существуешь; не оправдание содеянного, нет, всего лишь спасительное объяснение самому себе тупиковой безвыходности, которая вынуждает тебя идти на тяжкую сделку с совестью; жалость к тому, кто принимает твой поступок за чистую монету, и вина перед тем, кому ты этим поступком наносишь невыносимые душевные страдания, — все эти мысли, ощущения, переживания в какой-то единый момент схлестнулись в нем. И он, могучий богатырь, не знавший ни хвори, ни слабости, вдруг взялся за сердце, привстал со стула и вновь беспомощно на него опустился.