Удовольствие приоткрыл рот, намереваясь что-то сказать, но промолчал. Мудрость мог буквально угадать благодаря своим вычислениям, что Тикки собирался попросить его думать побыстрее. Однако члены Семьи отлично знали, что именно эту фразу Мудрости говорить нельзя ни в коем случае. Иначе может случиться «что-то непоправимое», как любила говаривать Роад.
Вообще у всех членов Семьи было что-то, с чем были вынуждены считаться остальные. Какие-то действия, которые были неприемлемы, какие-то фразы или условия работы. К примеру, всем было известно, что очень опасно без причины пытаться нарушить уединение Одарённости. Все знали, что нельзя ни в коем случае разделять Узы, даже несмотря на то, что у каждого из них был свой номер. И вся Семья была в курсе, что невозможно запихнуть Гниение в ванну с чистой водой и, упаси Граф, шампунем или мылом. Собственно, поэтому Одарённость находился неизвестно где, в гордом одиночестве работая над своими многочисленными проектами и то и дело вызывая других членов Семьи, чтобы проверить результаты своих изысканий. Узы обычно спали, ели, ходили в душ, на обед или ещё куда-нибудь всегда вместе. А вот Гниение редко бывал на семейных ужинах, потому что Жалость не переносил грязь и вонь. Правда, от Гниения почти никогда не пахло, и выглядел он не плохо…. для Гниения.
Вот и Тикки сейчас захлопнул рот, так ничего и не сказав.
А Мудрость тем временем продолжал анализировать ситуацию, думая о том, что ещё пару месяцев назад Четырнадцатый «официально пробуждался» в Аллене Уолкере, а теперь перед ним лежал мальчик, который, возможно, был Четырнадцатым, но при этом…
Он действительно был немного похож на Аллена.
— А кто это?
Роад и Тикки обменялись мученическими взглядами.
— Что это за человек? — пояснил Мудрость, понимая, что здесь его не поймут никогда.
— Откуда мы должны это знать? — нахмурившись, поинтересовался Тикки.
Мудрость остался совершенно спокойным.
О том, что Тикки идиот по своей природе, он знал уже давно. Чего тут сокрушаться? Кажется, Удовольствие уже успел забыть, что это именно они ввалились к нему в комнату без всякого предупреждения с этим самым мальчиком.
— Это вы принесли его ко мне, — объяснил Мудрость, — и не потрудились объяснить ни чего вы от меня хотите, ни кто это, ни где вы его нашли.
— Мы не знаем, кто это, — отозвался Правосудие, — Мечта нашла его только что.
Мудрость кивнул. Учитывая тот факт, что он был Мудростью, и его основной специализацией были воспоминания и сознание, легко можно было догадаться, что от него требовали узнать, что это за мальчик, просмотрев его воспоминания. Мудрость вынужден был признать, что случай был отчасти интригующим. Вокруг Четырнадцатого с того момента, когда слёг Граф, было распространено много разных слухов. Однако Мудрость не воспринимал ни один из них всерьёз, потому что ни один из них не был подкреплён надёжными фактами.
Но сейчас он сам мог подумать об этом, потому что перед ним определённо лежал Ной.
— А он похож на того Уолкера, — наконец высказался Мудрость и тут же пожалел об этом, потому что восторженный визг и бешеные пляски Роад Камелот казались милыми только спятившему на почве родительского комплекса Алчности.
Однако даже глядя на вопящую от радости Мечту, Мудрость оставался спокоен и последователен.
Даже не смотря на то, что этот мальчик напоминал Аллена Уолкера, он выглядел по-другому. К примеру, у этого мальчика не было никакого шрама, а волосы были хоть и неопределённого цвета из-за грязи, но больше всего напоминали рыжие. Но уж никак не седые. И вообще все эти обрывки одежды, грязь, волдыри…
— Вы бы хоть отмыли его сначала.
Ему опять не ответили. А Мудрости было принципиально всё равно, что они думают по этому поводу и как они отреагируют. Потому что неизвестный Ной был сильно ранен, но его раны заживали слишком медленно. А значит, лучше бы им видеть прогресс заживления.
— Почему он ещё здесь? Я же сказал, что сначала вы его отмоете и переоденете, а потом, если он не очнётся, я с ним поработаю.
Если мальчик очнётся, то ему тоже наверняка придётся с ним поработать, но Мудрость считал, что уж этот факт точно должен быть очевиден даже для его слушателей. А потому лениво наблюдал за тем, как Тикки, не обращая внимания на просьбы Роад, забирает мальчика и говорит, что поручит его Акума и сам проследит за ним. Роад выглядела обиженной. А когда Мудрость посмотрел на Правосудие, его сознание на мгновение посетила мысль, что тот вот-вот рассмеётся.
Мудрости даже стало стыдно. Как такая совершенно неаргументированная и спонтанно возникшая мысль могла на два мгновения задержаться в его сознании?
Тикки вышел вместе с неопознанным Ноем, а Роад помчалась за ним. Мудрость подумал, что в последнее время не видел Роад в таком хорошем настроении. Обычно это было для неё вполне естественно: смеяться, быть весёлой и несерьёзной. Но с тех пор, как Граф начал подавать признаки безумия, Мечта перестала быть собой. Он был рад, что всё снова становится на свои места.
Однако в комнате всё ещё находился Правосудие, и такой шанс подтвердить свои догадки относительно мальчика нельзя было упускать.
— Что случилось?
— Мечта что-то услышала и отправилась туда, откуда это исходило. Там и был обнаружен этот мальчик, — отозвался Правосудие, продолжая подпирать косяк.
Кратко. Без каких-либо мелких подробностей. Но, если уж эти подробности опустил Правосудие, можно было предположить, что они действительно были не важны или Правосудие оставил эти факты только для себя.
Спрашивать что-либо ещё по этой теме было бы глупо и бесполезно.
— Как там Господин Тысячелетний? — поинтересовался Вайзли.
Если состояние Графа действительно напрямую связанно с Четырнадцатым, то он должен был как-то отреагировать. Ему либо должно было стать лучше, либо хуже.
— Пока так же. Одарённость сидит с ним.
Последняя фраза означала, что ходить и проведывать его сейчас лучше не надо. Одарённость был тем самым Ноем, который во всю глотку вопил о том, что ему плевать на состояние Графа, но из-за этого ему приходится отвлекаться от работ, и только по этой причине он так часто сидит с ним.
А вообще пост у кровати Графа приватизировали четверо Ноев: Одарённость, Правосудие, Мечта и преданная ему до глубины души Страсть. Остальных это даже не коснулось, они изредка заглядывали и обычно сразу же сбегали. Потому что Одарённость не любил, когда кто-то вторгался в его одиночество. Потому что Роад либо была в глубокой депрессии, либо цеплялась за посетителя, как маленький ребёнок за подол матери, и просила её развеселить. Потому что Правосудие не страдал никакими сумасшествиями и был опасен. Ну и потому что Страсть могла опуститься даже до бесслёзной истерики, переживая за Графа перед каждым, кто готов был выслушать. И они вчетвером словно телепатически общались, огибая необходимого для этого Вайзли, всегда ухитряясь подменять друг друга в самый нужный момент.
Так же самопровозглашённые сиделки никогда не говорили ничего конкретного о состоянии Графа. Всё, чем они ограничивались, были фразы типа: «он без сознания, временами бредит, если приходит в себя, то говорит что-то странное» и «скорее всего, это реакция на появление Четырнадцатого, или его исчезновение, или побег — он всё-таки часть Семьи». Никто из них не знал, что на самом деле послужило причиной болезненного состояния Графа. Но знали, что с этим связан Четырнадцатый. Подобная самоуверенность смешила Вайзли, но он сам, несмотря на свой дар, тоже был совершенно бесполезен, когда дело касалось Графа. Даже на остальных Ноев его способность могла не подействовать, потому что они умели блокировать воздействие чужих даров. Правда, не всегда полностью. И уж точно не тогда, когда воздействующий на них Ной был в истерике. Так что у них была ещё одна причина не доводить друг друга до белого каления.
Единственным Ноем, который, согласно семейным хроникам, никогда не выходил из себя, был Первый Апостол — Тысячелетний Граф. Вайзли было очень сложно представить, что именно могло полностью вывести его из равновесия. Хотя предательство Четырнадцатого, конечно, очень потрясло Графа. Вот только он и тогда не был в ярости. Он скорее был очень расстроен и не понимал, как такое могло произойти.