— Порядок такой, — пожал плечами Президент. — Протокол.
— Я думаю, это ритуал, — задумчиво сказал медведь. — Ритуал утверждения вожака. Как в дикой природе. Как из «Маугли».
— То есть?
— То есть: резиденция находится в самом сердце поместий, которые себе капиталисты понастроили. Так? Ездят по этой лыжне со своими карликовыми кортежиками… Отжимают с дороги простонародье… Меряются, у кого зубы больше. А ты получаешься самый главный хищник. У тебя и поместье больше всех, и кортеж больше всех, и даже самого главного буржуина ты можешь не то, что с дороги оттереть, а вообще на нее не выпускать никогда. Ведь власть, она, Дим… Она всего больше. Больше любых денег, и больше любой славы, и больше успеха у женщин самого невероятного, и любой свободы больше. Потому что она все это в себя включает, во все может превратиться, и во много большее. Но порядки у вас тут дикие, поэтому и власть надо как в джунглях показывать.
— Как это?
— Да вот — ты едешь по своей Рублевке, а по обочинам все на спину упали и брюшко незащищенное тебе подставили. Только не бей, Шер-Хан. Только не убивай.
— Я не Шер-Хан, — обиделся Президент. — Я Маугли.
— Не-а, — цыкнул зубом медведь. — Ты не Маугли.
— Это что? — в голосе Национального лидера звенело раздражение.
— Это пакет, — объяснил Президент.
— Я сам вижу, что это пакет. Что это за пакет?!
— Это… Пакет законов, направленных на борьбу с коррупцией…
— Который?..
— Который я внес в Думу на рассмотрение…
— Без?..
— Без согласования с тобой… с Вами…
— Правильно! Правильно! Оказывается, ты все понимаешь, а? А мне как это все понимать?
— Я… Ну, я просто… Я просто хотел… За свой срок… Сделать… Что-то… Для страны. Чтобы вперед ее… В сторону Запада… Цивилизации… Как прогрессор у Стругацких…
— Слушай меня еще раз. У нас. В стране. Нет. Коррупции. Что такое коррупция? Ну давай… Как ты там своих студентов учил? Чем плоха коррупция?
— Потому что это заболевание органов власти… Чиновники принимают решения, руководствуясь собственной выгодой… Поражение систем управления… Взяточничество и круговая порука парализуют… Коррупция как гриб-паразит высасывает из ветвей власти все жизненные соки… Фаворитизм… Кумовство… Нарушают конкурентность… Государственный рэкет… заставляет бизнес бежать… Правоохранительная и судебная системы… Не функционируют… Подрывая доверие населения к самому государству… И его лидерам…
— Вот, глядь! Как дважды два! Все правильно говоришь! С одной поправкой! Все это верно для чего?
— Для чего?
— Для средней западной страны! Где есть эти гребаные ветви власти! Где есть экономика и есть конкуренция! Где есть бизнес! Где есть правоохранительная и судебная системы! А у нас нет этого ничего! Одни фанерные муляжи стоят, чтобы ЦРУ запутывать! У нас вместо всего этого — то, что ты называешь коррупцией! Это и есть наше государство! Вот эти пацанские договоренности между мной и мужиками… Кроме них — ничего! Пустота! Понимаешь? Это государство! Это! Ты с ним бороться собрался! Ты этими законами, у Госдепа списанными, нам страну развалишь!
— Но ведь…
— Нет никаких «но»! Не может быть никаких «но»! Мы ведь это с тобой проговаривали. Что вдруг поменялось?
— Но Вы ведь сами говорили… Что Родина… Что это переходный этап… Что вы сторонник поступательного развития… Что рано или поздно… Родина станет нормальным… европейским…
— И ты решил, что сейчас ты это будешь делать? Ты?
— Ну я ведь все-таки президент…
— Действующий! Не Президент, а Действующий Президент! Ладно. В общем, твои законы ребята в Думе перепишут… Ты не напрягайся. Все. Извини. Мне… С бумагами поработать надо.
Стоило двери закрыться, как из портфеля послышалось разочарованное:
— А я думал, ты настоящий Президент.
Он долго не заходил в детскую: медведь был наказан. Потому что нечего хамить.
Наконец отлегло, и свободная минутка образовалась.
Он ждал найти мишку там, где он его оставил — в углу.
Не тут-то было. Медведь сидел за включенным компьютером и читал Фейсбук. У него, кажется, уже появился свой аккаунт и даже френд-лента.
— О! Кто пришел! — мишка спрыгнул со стула, побежал навстречу Президенту, обнял его за ногу — и у того душу сразу разморозили.
— А я тут реформу полиции провожу… — похвастался Президент. — Пытаюсь очеловечить.
— Молодчага! — оценил медведь. — Ничего не получится, но хоть пытаешься!
— Почему сразу не получится? — нахмурился Президент.
— Ну потому что она — часть Системы. Это как если в коммуне у одного гонорея — то у всех гонорея. Одного пожалеешь, вылечишь, выпустишь обратно, завтра проверишь — опять гонорея. Тут, Дим, всех подряд тетрациклином надо. Беспощадно. Точечными мерами ничего не решишь.
— Вот ты понабрался… — покачал головой Президент. — Правильно Премьер говорит, что социальные сети — оружие Госдепа…
— Да у него все — оружие Госдепа, — отмахнулся мишка. — Пойдем, пройдемся?
Они не спеша двинулись по душным путаным коридорам резиденции, и — удивительное дело — прозрачный мрак, и тени предков, и олимпийское одиночество съеживались и отступали, когда плюшевый мишка был рядом.
Президент подхватывал его на руки и прятал на груди, когда они приближались к постам зомбаков, и спускал обратно на пол, стоило миновать охрану.
— У тебя тут гольф-каров нет, случайно? Я тебя на саммите каком-то видел, как вы там с Обамой гоняли… — в голосе медведя слышалась смешная ребяческая зависть.
— Есть, — кивнул Президент. — Хочешь, покатаемся?
— Ты что?! — гольф-кар чуть не перевернулся.
— Дим… — негромко проговорил медведь. — Выпусти меня, а?
— Что… Как?
— Не могу я всю жизнь сидеть взаперти в детской. Мне на свободу хочется…
— Ты же плюшевый! Какая тебе свобода?!
— Отпусти, — повторил мишка. — Нельзя мне взаперти.
— А ты от меня уйдешь? — настороженно спросил Президент.
— Куда я от тебя денусь? — улыбнулся медведь. — Столько лет вместе. Я буду приходить…
— Ну… Тогда… Сим дарую тебе свободу…
И зажмурился.
Но ничего не случилось. Медведь все еще сидел рядом.
— Знаешь… — его голос теперь стал уверенней, но и мягче. — Он тебе может сколько угодно говорить, что ты не настоящий… А я так думаю: все в твоих силах. Только ты будешь решать, становиться тебе настоящим или нет. И кому верным быть — другим или себе. Ты ведь о миссии мечтал, нет разве? О том, чтобы взять отсталую цивилизацию — и к свету ее из тьмы повести… И вот — ты — можешь! Со своей собственной страной, со своим собственным народом — это сделать. Конституция на твоей стороне, у тебя полномочий, как у фараона… Ты можешь!
— Хватит…
— Можешь! Тебе судьба шанс дает! Ты — самодержец! Нефть за сотку! Ветра полные паруса… Любые реформы можно… Все! Понимаешь?! Ты же прогрессором хотел быть! Вот оно! Калечную тысячелетнюю историю перечеркнуть! Рабскую! Ублюдочную! Веди страну в будущее! Поруби эту гидру, построй нормальное государство!
— Молчи! Молчи!
— Христом богом тебя прошу!
— Заткнись! У нас съезд на днях! Премьер возвращается! Он будет Президентом! Все решено уже! Давно! Всегда было решено! Я не могу!
— Но почему?!
— Потому! Потому!!! Потому что я пацанам слово давал! Потому что уговор был такой!
— И все?!
— И все!!!
— Тьфу ты, бля… — медведь сплюнул и соскочил с гольф-кара.
И канул в чаще.
— Никакого медведя, конечно, нет, — уверенно заявил доктор, лысеющий маленький человечек в круглых, как у Фрейда, очечках.
Здесь, в Женеве, на фешенебельной Рю-дю-Рон, где вся история, кроме кредитной, остановилась двести лет назад, в уютном кабинете с сочувствующим Юнгом на стене и необычайно удобной кушеткой, с трудами всех психоаналитиков, начиная с Потопа и до конца времен в букинистических изданиях на полках — здесь, в принципе, верилось, что никакого медведя действительно не существует.