Сначала нам было нужно многое сказать друг другу, и мы считали себя очень остроумными. Я прилагал немало стараний, чтобы разыгрывать из себя светского франта, а она, я думаю, -- молодую леди с некоторым жизненным опытом. Но вскоре мы стали обращаться проще друг с другом. Я отставил в сторону свой напыщенный светский английский язык -- то немногое, что знал, -- и напрочь позабыл эдинбургские поклоны и расшаркивание; она же вернулась к своему простому, милому обхождению. Итак, мы проводили время вместе, точно члены одной семьи, только я испытывал некоторое волнение. В то же время из разговоров наших исчезла серьёзность, но мы об этом не горевали. Иногда Катриона рассказывала мне шотландские сказки; она их знала удивительно много, частью от моего старого знакомого, рыжего Нийля. Она очень хорошо рассказывала, и это были красивые детские сказки, но удовольствие мне доставляли главным образом звук её голоса и сознание того, что она их рассказывает, а я слушаю. Иногда мы сидели совершенно безмолвно, не обмениваясь даже взглядами, но чувствуя наслаждение от осознания нашей близости. Я постепенно начал отдавать себе отчёт в том, что ощущаю сам. Теперь мне больше нет надобности делать из этого тайну как для себя, так и для читателя: я окончательно влюбился. В её присутствии для меня меркло солнце. Она, как я уже говорил, очень выросла, но то был здоровый рост; она казалась воплощением крепости, веселья, отваги. Мне думалось, что она ходит, как молодая лань, и стоит, точно берёзка на горе. С меня было достаточно сидеть рядом с ней на палубе. Уверяю вас, мне на первых порах и в голову не приходили мысли о будущем. Я был так доволен настоящим, что не давал себе труда думать о своих дальнейших шагах, разве только иногда у меня являлось искушение взять её руку в свою и так держать её. И я даже пару раз действительно делал это.
Мы поначалу говорили по большей части о самих себе и друг о друге, так что если бы кто-нибудь и взял на себя труд нас подслушивать, то счёл бы нас за самых больших эгоистов в мире. Случилось как-то, что, разговаривая, по обыкновению, мы стали говорить о друзьях и о дружбе и, как мне теперь кажется, ступили на скользкий путь. Мы говорили о том, какая хорошая вещь дружба, и как мало мы об этом знали раньше, и как она делает жизнь совершенно новой, и тысячу подобных вещей, которые с самого основания мира говорятся молодыми людьми в нашем положении. Потом мы обратили внимание на странность того обстоятельства, что, когда друзья встречаются впервые, им кажется, что они только начинают жить, а между тем каждый из них уже долго жил, напрасно теряя время с другими людьми.
-- Я совсем немного сделала в жизни, -- сказала Катриона, -- я могу рассказать всё что со мной было в двух-трёх словах. Ведь я девушка, а что может сделать слабая девушкой? Но в сорок пятом году я сопровождала свой клан. Мужчины шли со шпагами и ружьями, разделённые на бригады в соответствии с разными подборами цветов тартана! Они шли не лениво, могу уверить вас! Тут были также джентльмены из южных графств в сопровождении арендаторов верхом и с флейтами, и отовсюду звучали боевые волынки. Я ехала на маленькой хайлэндской лошадке по правую сторону моего отца, Джеймса Мора, и самого лорда Глэнгайла. Тут я помню одно, а именно, что Глэнгайл поцеловал меня в лоб, потому что, как сказал он: "Вы моя родственница, единственная женщина из всего нашего клана, которая отправилась с нами", а мне было тогда около двенадцати лет! Я видела также принца Чарли и его голубые глаза... Он, право, был очень красив! Мне пришлось поцеловать ему руку на виду у всей армии. Да, то были хорошие дни, но они похожи на сон, от которого я затем проснулась. Далее все пошло тем путём, который вы отлично знаете. Самыми худшими днями были те, когда на наши земли явились красные мундиры. Мой отец и дядя скрывались в холмах, и мне приходилось носить им еду посреди ночи или рано утром, когда кричат первые петухи. Да, я много раз ходила ночью, и сердце билось во мне от страха в темноте. Странное дело, мне никогда не довелось встретиться с привидением, но говорят, что девушки ничем не рискуют в таких случаях. Затем была свадьба моего дяди. Это было страшно! Невесту звали Джэн Кей. Мне пришлось с ней провести ночь в одной комнате в Инверснайде, ту ночь, когда мы похитили её у родственников, по старому дедовскому обычаю. Она то соглашалась, то не соглашалась; сейчас она хотела выйти за Роба, а через минуту снова отказывалась. Я никогда не видала такой нерешительной женщины: вся она как бы состояла из противоречий. Положим, она была вдовой, а я никогда не могла считать вдову хорошей женщиной.
-- Катриона, -- сказал я, -- с чего ты это взяла?
-- Не знаю, -- отвечала она, -- я только говорю тебе то, что чувствую в душе. Выйти замуж за второго мужа! Фу! Но она была такая: она во второй раз вышла замуж за моего дядю Робина и добровольно ходила с ним в церковь и на рынок. Потом ей это надоело, или, может быть, на неё повлияли её друзья и уговорили её, или же ей стало стыдно. В конце концов она сбежала от нас и вернулась к своим родственникам. Она всем рассказывала, что мы удерживали её насильно и бог знает что ещё. Я с тех пор составила себе очень невысокое мнение о подобных женщинах. Ну, а затем моего отца, Джеймса Мора, посадили в тюрьму, а остальное ты знаешь не хуже меня.
-- И всё это время у тебя совсем не было друзей? -- спросил я.
-- Нет, -- сказала она, -- я была в довольно хороших отношениях с двумя-тремя девушками в горах, но не настолько, чтобы называть их друзьями.
-- Ну, мой рассказ ещё проще, -- заметил я. -- У меня в этой жизни было несколько друзей, но близким другом я могу назвать только Алана Брэка. И нескольких девушек, одну из которых ты отлично знаешь.
-- А что же другие девушки? -- спросила она. -- Кто они?
-- О мисс Грант, думаю, говорить не надо. Вторая -- твоя родственница, Эйли Рой МакГрегор. Мы с ней вместе многое пережили. И была ещё одна, -- сказал я -- Вернее, я когда-то думал, что имею друга, но был обманут.