— Прости, господин, — отвечала она, — если я задержусь, хозяева меня непременно хватятся и накажут.
— Тогда ладно. Но, когда закончишь, зайди на сеновал, — сказал я, — только кузнеца с собой приводить не надо.
— Зачем кузнеца? — не поняла она, — у нас в доме нет кузнеца!
— Да просто у меня в сумке завалялись кое-какие женские украшения, хочу чтобы кто-то кто в этом разбирается оценил их, — ответил я, подмигнув, но служанка вряд-ли это увидела в царившей вокруг тьме, почти не разгоняемой светом факелов.
Но тут из дома послышался недовольный голос Джеймса и она, испуганно пискнув, исчезла за дверью. Выбив трубку, зашёл в дом и я, застав продолжение разговора Алана с хозяином.
— Тебе, Алан, надо бежать из наших мест и вообще из Шотландии, а также и твоему другу из Лоулэнда, потому что мне придется объявить награду за тебя и за него, чтобы отвести от себя подозрение. Ты понимаешь, что это нужно, Алан? Ну скажи, что понимаешь!
Мне показалось, что Алан немного покраснел.
— Это жестоко по отношению ко мне: ведь я привел сюда его, Джеймс, — сказал он, поднимая голову. — Это значит, что я поступил как предатель!
— Нет, Алан, что ты! — вскричал Джеймс. — Взгляни правде в лицо! О нем все равно будет написано в объявлении. Его видело на дороге много людей. Я уверен, что Мунго Кемпбелл непременно объявит за его поимку награду! Не все ли равно, если я также объявлю? Кроме того, Алан, у меня есть семья. — Потом после короткого молчания он прибавил: — А ведь присяжными, Алан, будут Кемпбеллы.
— Хорошо только одно, — сказал Алан, размышляя, — что никто не знает его имени.
— Никто и теперь не узнает, Алан! Вот тебе в том моя рука! — воскликнул Джеймс, причем можно было подумать, что он действительно знает мое имя и отказывается от своей выгоды. — Придется только описать его одежду, возраст, как он выглядит и тому подобное. Я не могу поступить иначе.
— Я удивляюсь тебе! — сурово сказал Алан. — Неужели ты хочешь продать его с помощью твоего же подарка? Ты дал ему новую одежду, а затем хочешь выдать его?
— Нет, Алан, что ты! — ответил Джеймс, — нет, мы опишем одежду, которую он снял, ту, в которой его видел Мунго.
Но мне показалось, что он сильно упал духом. Действительно, бедняга хватался за соломинку, и я уверен, что перед ним все время мелькали лица его исконных врагов, занимавших места на скамье присяжных, а за их спинами ему мерещилась виселица.
— А ты, сэр, — спросил Алан, обращаясь ко мне, — что на это скажешь? Ты здесь под охраной моей чести, и я обязан позаботиться, чтобы ничего не делалось против твоей воли.
— Могу сказать только одно, — ответил я, — что ваш спор мне совершенно не понятен. Простой здравый смысл говорит, что за нами будут гоняться в любом случае. Поэтому, какая разница? Если кто и догонит, он тут же об этом пожалеет, поскольку я собираюсь стрелять на упреждение. Что же касается имени, можете всем говорить, что я при встрече называюсь Мартином Стюартом из Франции, или сокращённо, Марти Стью. И даже добавить от себя, что имя наверняка вымышленное и к вашему роду я не имею никакого отношения. По крайней мере это точно поможет отвести подозрение от Камеронов. Вы же не хотите, чтобы ваши враги догадались, что Рыжего Лиса убил кто-то из них?
Меня в два голоса заверили, что конечно же нет.
— Прекрасно, — объявил я, — пожалуйста, смело донесите на Марти Стью, на Алана, хоть на короля Георга! Лишь бы они запутались как следует, а это нам и требуется! Сэр, — обратился я напрямую к Джеймсу, — я друг Алана, и если я могу быть полезным его родственникам, меня не остановит никакая опасность.
Не успел я сказать последнее слово, как миссис Стюарт вскочила со стула, подбежала к нам и бросилась с плачем на грудь ко мне, потом к Алану, благословляя бога за нашу доброту к её семье. Это было волнующе, поскольку женщиной она всё ещё была довольно симпатичной.
— Ты, Алан, выполняешь священный долг по отношению к родичам, — сказала она. — Но этот мальчик только что пришел сюда и увидел нас в самом ужасном положении, увидел хозяина, который умоляет о милости, точно нищий, тогда как он рожден, чтобы повелевать как король! Мой мальчик, я, к сожалению, не знаю твоего настоящего имени, — прибавила она, — но я видела твое лицо, и, пока сердце бьется у меня в груди, я буду помнить тебя, думать о тебе и благословлять тебя. — Она поцеловала меня и снова разразилась такими рыданиями, что я даже пришел в смущение.