— Да пей же ты, пей! Не мучай! — закричала Лариса, вскакивая со стула.
Лицо у нее было белое как бумага. Темные глаза стали еще темней.
— Что ты! Опомнись! — зашептала Алевтина Васильевна, дергая ее за рукав.
Лариса до крови закусила губу и схватилась за стул. Видно было, что она собирает всю свою волю, чтобы прийти в себя. Но голова у нее кружилась. Она оглянулась в разные стороны, отыскивая глазами кровать, наконец увидела ее, сделала два пьяных шага и грохнулась на пол.
— Ну, я пойду, — бормотала Алевтина Васильевна. — Вовсе засиделась. У меня телок не поен, а я тут чаи гоняю…
— Куда вы?! — крикнула Тоня. — Видите, с человеком плохо. Помогите поднять ее… Помогите же!
Тяжелое тело Ларисы уложили на кровать. Тоня расстегнула ей блузку, натерла виски духами; потом стала нащупывать пульс, но Лариса очнулась и отдернула руку.
— Уходи, — еле слышно проговорила она, едва шевеля белыми губами.
— Никак Матвей идет… — растерянно запела Алевтина Васильевна. — Вот, слава тебе господи, вот хорошо-то!..
Дверь отворилась, и вошел Матвей.
— А у нас гостей полна изба, — оказал он весело, бросая на лавку черные рукавицы. — Ты, Алевтина Васильевна, тут чаек попиваешь, не знаешь ничего, а люди говорят, что под самую троицу, слышь, на землю огненный дождь падет. И погорят вое люди, и старый и малый, и дыма не останется.
— В прошлом году этак тоже болтали, — ответила Алевтина Васильевна, — а и не было ничего.
— Господь отсрочку дал для покаяния… — улыбался Матвей. — Специально для тебя, наверно…
— Мелет незнамо что, — протянула Алевтина Васильевна и, пока Матвей, отворотившись, вешал телогрейку, выплеснула чай из Тониной кружки в форточку. — И когда ты станешь самостоятельным мужиком?
— Скоро, кума, скоро, — весело откликнулся Матвей и, резко сменив тон, обратился к Ларисе — Ладно валяться. Собери что-нибудь похлебать.
— Да тише ты! — одернула его Алевтина Васильевна. — Не видишь, она едва дышит.
— А что такое? — Матвей подошел к постели и с недоумением посмотрел на жену. — Что ты?
— Худо чего-то… — словно через силу отвечала Лариса. — Внутри горит все. Возьми там… в печке… борщ там…
Матвей сел на постель.
— Скажи им, пускай уйдут, — прошептала Лариса. — И эта пускай идет.
Но Тоня и так уже стояла возле дверей в пальто и шляпке. «Не надо было мне начинать разговор о производстве, — думала она. — Женщина в положении, а я сразу полезла с замечаниями».
Алевтина Васильевна и Тоня ушли.
— Да ты дрожишь вся, — сказал Матвей. — Может, доктора надо?
— Не надо никакого доктора. Вот так вот посиди со мной, погляди на меня, мне и легче… Ой, батюшки, да ты ведь есть хочешь!..
— Ничего. Лежи.
— Вот и легче. Можно — обниму тебя? Обними и ты. Вот так вот — и совсем хорошо. Слушай, Матвей. Не мучь ты меня больше. Не мучь, пожалуйста. Не ломай мою душу. Ну чем я перед тобой провинилась? Только тем, что люблю без памяти. Да разве за это можно мучить? Это все равно что лежачего бить. Ну скажи, что тебе надо? Чем я плоха тебе? Что в избе худо, так это от твоих молчанок у меня все из рук валится. А я приберусь… Я сейчас встану и приберусь. И занавесочки постираю…
— Что у вас тут стряслось? — спросил Матвей.
— Ой, желанный, вовремя пришел. Ой, батюшки, в дыму я вся, в тумане Гляди за мной, Матвей, гляди, как бы чего плохого не случилось… Постыло мне тут все. Знаешь что: давай уедем. Давай на целину уедем. Туда хорошие люди едут. Может, и нам возле них лучше станет…
— Зачем Тонька приходила?
— Ой, Матвей, Матвей… Отравить я ее надумала.
— Что?!
— Отравить. Да только не могу я злодействовать. Видно, не в то время родилась.
— Да ты что, вовсе ополоумела?
И он оттолкнул ее так, что она ударилась о стену.
— А, жалко? — закричала Лариса. — Тоньку жалко! Жалко, да?
Она вскочила с постели, бросилась к вешалке, сорвала с петли полушубок, накинула платок и, шепча что-то жарко и сбивчиво, хотела в одних чулках выбежать на улицу.