Серп!… Казалось, какое мне дело до него?.. Но почему же я все-таки думаю о нем? Думаю и удивляюсь тому, с какою легкостью современное село забывает про свои древние обычаи, привычки, про утварь, без которой было не обойтись, про еду, вкуснее которой, думается, и не найти ни в каких самых изысканных ресторанах и гастрономах, и про многое другое, освященное долгими годами крестьянского житья-бытья. В нашем совхозе-заводе исчезла даже кукуруза (это в молдавском-то селе!). Она ютится на жалких сотках приусадебных участков некоторых моих односельчан. Исчезли тыквы, росшие прежде в кукурузном междурядье: срежут кукурузные стебли — на поле останутся одни созревающие и радующие глаз своей пестротой, своими нарядами тыквы. До глубокой осени крестьянин по очереди свозил с поля урожай одного, другого, третьего. Земля использовалась сполна. Кукуруза росла вместе с тыквами, ячмень сеялся вместе с семенами чеснока, а когда созревал и убирался с поля, на его месте сквозь обработанную стерню вырастал байб [11]. Таким образом, с одной и той же нивы к осени собирался второй урожай — урожай маленьких луковок чеснока, который не делился на дольки и был очень удобен для посадки будущей весною или той же осенью под зиму… Куда все это подевалось? И умеет ли кто-нибудь из, молодых сейчас владеть плугом? Да что там плуг!… Мотыгой хотя бы?! Помрут старики и старухи, вместе с ними канут во всепоглощающую Лету и плуг, и соха, и мотыга, и многое другое, что составляло суть бытия земледельца.
Исчезнет и его искусство. Ведь вроде бы простое, немудреное дело — прополка, но и она требует сноровки, равно как и владение серпом на пшеничном, ржаном ли поле. Умелая рука одним неуловимым движением пройдется мотыгой так, что срежет, как бритвой, сорняк возле самого стебля кукурузы, не повредив его нисколько. А неумелая заодно с вредным растением смахнет и злаковое. Если не смахнет, так повредит, и растение не пойдет в рост, а будет чахнуть, хиреть — какой уж от него урожай! Чего доброго, неумелый пропольщик может еще тяпнуть мотыгой и по своим пальцам — такое тоже бывает, и не так уж редко!
Впрочем, молодым теперь нечего бояться мотыги. Никто из них не держит ее в руках, оставив этот древний инструмент для стариков и старух, которые еще помахивают им на своих огородишках. В совхозе-заводе женщины и девушки идут на иной труд, прежде считавшийся мужским: подрезают виноградники, делают прививки лозы на совхозных питомниках, причем наловчились так, что прививают и прямо в стебель, и в очко, то есть в глазок. Делают свое дело по научным нормативам, как на фабрике, будто и вправду находятся в городе, на заводе. Нет только конвейера, не видно и потока рабочих, сменяющих друг друга: одни идут на завод, другие уходят с завода, текут, как встречные реки. А тут с вершины холма хорошо еще, если увидишь два-три трактора с опрыскивателями или культиваторами да небольшую стайку женщин и девчат на питомниках. Машины, узкая специализация, агропромышленная интеграция оголили поля от людей.
Пустынным казалось и само село. Чтобы убедиться, не вымерло ли оно вовсе, я выходил каждое воскресенье или в какой-то иной праздничный день на совхозный стадион. Только тут успокаивался: на футбол, на другие состязания, на азартную игру, когда победитель получает в качестве вознаграждения целого барана, приходило все село. Стало быть, моя Кукоара жила, трудилась, веселилась. Исчезли игры в лапту, в чушки, в городки, в чижика и другие простейшие крестьянские состязания. На смену им пришли футбол, волейбол.
Пришла вольная борьба, сулившая победителю барана.
Безлюдье на полях и на сельских улицах поначалу пугало, удручало меня, а стадион, словно мудрый лекарь, хорошо врачевал мои душевные раны.