Грустит отец. Рассказывает с большой душевной болью и тоской. Нет, он не жалуется, не сердится. Только просто грустит. Посаженые и шаферы, шумливые эти студенты, отставили в сторону вино (напрасно были распахнуты настежь двери погреба!), не было на него у них спроса, разве что какой-нибудь местный старожил просил стаканчик, и на этом все кончалось. Не передавались, как в прежние времена, бутылки и графины с вином от одного гостя к другому, от семьи к семье. Да, не гордиться больше кодрянам своими винами: потеснила их мода на коньяки и водку. Стол не стол, свадьба не свадьба, праздник не праздник без коньяка и водки…
— Пойми меня правильно, сынок! Не жалко мне было коньяка! — возмущался несчастный отец. — Но представьте себе такое… Было около полуночи, двор наполнился студентами, — нашей сельской молодежью, родичами, знакомыми. Лампы светили так, что иголку можно найти на полу… А жених и невеста где-то еще в дороге. Мать увидала, как они идут… жених и невеста… в окружении волосатых бородачей, одетыx в какие-то драные, старые отрепья, так чуть было опять не рехнулась… Волосатые эти черти С электрогитарами и электробарабанами… Их Никэ тоже привез из Кишинева, прямо из ресторана "Интурист"." Увидала твоя мать эту орду, так чуть было не лишилась чувств прямо во дворе, у горящей плиты — И отцу не пришелся по душе свадебный ритуал Никэ. Не понравилась ему и странная выходка невестиной родни, остановившейся зачем-то на добрый час на окраине села. Музыка играла так громко, что ее слушала вся Кукоара. До утра не могли кукоаровцы сомкнуть веки: электромузыка рокотала пуще грома, от нее дребезжали стекла в окнах, дрожали перепонки в ушах ошалевших слушателей.
Родичи жениха, посаженый с посаженой, шаферы и дружки вышли на окраину села с полными графинами, с хлебом-солью, но родители и родственники невесты продолжали стоять на прежнем месте, не трогались навстречу своим сватам: они, видите ли, придерживались своих обычаев, по которым отец и мать жениха приходят приглашать их в свой дом. Все это еще больше оттягивало начало свадебного торжества. Сельские старики начали тихонько позевывать от скуки и сонливости. Не одолевала дрема лишь ребятишек. Воспользовавшись свадебной кутерьмой, они совершали свои набеги на чужие сады, так что взрослым приходилось силком стаскивать паршивцев с деревьев и потрошить их пазухи, набитые яблоками, — спелые осенние яблоки эти были необыкновенно вкусны.
Так и не дождавшись главного пиршества, деды и бабки удалились, разбрелись по своим домам. До утра гуляли лишь студенты, приятели Никэ, и молодые кукоаровцы. Разные яства, завалившие свадебные столы, остались наполовину не съеденными: пропали материны хлопоты, а также ее стряпня, почесть без всякого толку. Все как псу под хвост. Если вспомнить, что кучу денег пришлось отвалить бородатым и волосатым кишиневским гитаристам и барабанщикам, то станет ясно, что эта свадьба была сущим разором для родителей Никэ. Подумать только: по двести рубликов на каждую бороду!
Немалую сумму пришлось заплатить и за транспорт, который Никэ нанял, чтобы привезти и отвести этих музыкальных громовержцев.
— Да, вконец избаловалась молодежь! — сокрушался отец. — И Никэ наш тоже. Ты только подумай: работает в богатом совхозе, так что и заработок у него немалый, а продолжает жить у нас, в Кукоаре. Теперь это тоже модно: иметь квартиру и в городе, и в деревне. Одну — городскую — для шика, другую — сельскую — для того, чтобы свежим воздухом подышать Я не знал, как вести себя с отцом. Я как бы заново знакомился с родным своим селом, с изменившимися обычаями, с неведомыми доселе привычками. Нет, не только загоны для скота исчезли со дворов. Исчезло еще что-то, трудноуловимое, но во всем чувствовавшееся. Чувствовалось оно, это трудноуловимое, и в поведении отца, в его постоянной задумчивости, вроде бы какая-то мысль тяготила его, бередила душу. Это новое, необычное чувствовалось и в том, что у отца и у других его односельчан появилось много свободного времени даже в рабочую пору. На окраине села можно было видеть автобусы, из которых высаживаются толпы людей. Много разных машин проходит мимо нашего двора. И сам двор был уже не тот. Появились железные ворота с коваными чугунными цветками, выкрашенными в кричащий цвет. Железная калитка замыкалась тяжелым засовом. Я же за всю свою жизнь в селе видел только заборы из жердей да плетни, на которые взбирался, чтобы легче было сесть верхом на лошадь. Нету теперь тех плетней, тех жердевых загородок — все решительным образом изменилось. У людей, очевидно, появились другие заботы, как появились они и у меня.