Свечкин не стал выдергивать колья. Больше того, он не позволил себе даже урезонивающего гмыканья, когда, выпроваживая нас, отец опять долго и нехорошо смотрел на меня, а затем проронил — по-моему, это уже в третий раз:
— Так, значит, вы из газеты?
Мне показалось, сейчас он потребует документы. Какая-то мысль — теперь я уже наверняка видел это — сверлила его мозг. Прошла ровно неделя, и я узнал, что то была за мысль, причем из уст самого старика, хотя в тот день был уверен, что вижу его в последний раз. Прощальным взглядом окинул я из машины хмурый дом, откуда — трудно поверить! — пятнадцатилетним подростком весело вышел, и победоносно зашагал по жизни, и уже на моих глазах дотопал до генерального директора объединения «Юг», созданного его собственными руками, великий Свечкин.
Голова его работала безотказно. Теперь я свыкся с этой мыслью, а в тот первый день, когда наконец он явил себя моему изумленному взору — с чемоданчиком, в полосатых брюках и синем пиджаке, — я тупо глядел на «один из вариантов» и никак не мог отыскать среди бесчисленных квадратиков, кружочков, соединений и стрелок собственную ячейку. Должна же существовать она, коль скоро и я непостижимым для меня образом втянут в эту круговерть! И вот после долгих блужданий я набрел наконец на свою фамилию.
— Карманов, — радостно прочитал я.
— Карманов, — подтвердил Свечкин, и мне почудился лукавый блеск в его следящих за мной живых глазах.
Но что это? Рядом с моей фамилией в том же квадратике красовалось: «Свечкин». Я подумал и показал на квадратик пальцем.
— Свечкин, — прочитал я.
— Свечкин, — подтвердил Свечкин. И объяснил, что, если вариант, упрощенная схема которого лежала передо мной (упрощенная!), будет осуществлен, то мы с ним временно, на полгода, которые необходимо выдержать между двумя обменами, окажемся в одной квартире.
— Понятно, — проронил я, а черт так и дергал за язык осведомиться: «И старушки близнецы тоже с нами?» Но тут мой взгляд упал на листок, сплошь покрытый насмешливыми иероглифами, и я понял, что ничего из этой затеи не выйдет. Слишком громоздко, слишком сложно это сооружение, чтобы нашлась в природе сила, которая привела бы его в действие. Механизмы и попроще стоят заржавленные.
Я ошибся. При всем своем апологетическом отношении к Свечкину я все-таки недооценил его. ЭВМ сработала. В результате я оказался неким аппендиксом, водворенным квартирообменной фортуной в семью Свечкиных.
5
А собственно, что такое семья? Мой опыт в этой области довольно своеобразен. Я, конечно, живал в семье, но чаще не в качестве ее члена, а в роли наблюдателя.
Началось с Алахватова.
— Виктор, вы что там делаете? — прокричал он раз в телефонную трубку.
— Предаюсь праздности, Ефим Сергеевич. — И выжидательно замолк, один среди осиротевших на ночь редакционных столов, уверенный, что замредактора погонит меня сейчас в свой кабинет, чтобы я взял там рукопись и прочел ему третий сверху абзац на второй странице.
Так уже было однажды. Я прочел и тем вызвал гнев Алахватова. Такую-то фразу, орал он из дома так, что я слышал его и без телефона, я читаю неправильно. Сегодня он собственноручно правил ее, и теперь она звучит следующим образом… И принялся наизусть шпарить рукопись, которая лежала передо мной.
На сей раз заместитель редактора не требовал зачитывать ему абзацев. Вместо этого он объявил, что через четверть часа ждет меня у себя. Сегодня у них, видите ли, грибной день…
Я был удивлен и растроган. Я не люблю сентиментальности, а при моих габаритах эта слабость вдвойне нелепа. Тем не менее я страдаю ею. Это, пожалуй, единственное, что роднит меня с литературными колоссами, многие из которых обожали пустить слезу.
В ответ на благодарности, от которых я собирался перейти к вежливому, но твердому отказу, Алахватов прокричал, что грибы стынут.
— Стынут! Понимаете или нет? Пока мы дискутируем тут, они стынут.
Я закрыл книгу и поднялся. Открыл мне сам Алахватов. На нем была розовая рубашка — ядреный боровичок, рядом с которым улыбалась боровичиха в косыночке и двое боровичат. Удивительно ли, что хозяин оказался знатоком грибов, как и вообще специалистом по фауне и флоре? Правда, изучал он их (фауну и флору) довольно своеобразно — по маркам. Не прошло и часу, как из толстенных альбомов на меня поперли полчища животных. Тут были пингвин Гумбольдта и венценосный журавль, змея копьеголовая и опоссум американский, черный носорог и свинья домашняя.