Еще немного, и я предстану этаким полусвятым, которого коварно соблазнила женщина-вампир. Если бы так! Знаете, что, помимо страха, который испытывает перед своей богиней всякий потерявший рассудок мужчина, удерживало меня в редакции за светской беседой с дежурившим в этот день Яном Калиновским — настолько светской, что перетрухнувший Ян наверняка решил, что я, еще не выплатив предыдущий долг, собираюсь в нарушение всех традиций неурочно изъять его заветную сотню, хотя ни о какой отправке на море сына не могло быть и речи (ноябрь!), — знаете, говорю, что удерживало меня? Сознание, что Эльвира ждет меня и бесится, что меня до сих пор нет. Я прямо-таки видел, как бледная, но с гордо вскинутой головой, незаметно покусывает она тонкие губы. Пусть! Сколько ужасных часов провел я в тайном ожидании, когда раздастся наконец у входной двери мелодичное «дзинь-дзинь» и Свечкин без единого упрека пустит в дом свою заблудшую овечку! Я не ревновал ее к мужу, я делал это вместо него. Ха-ха! Муж великодушно уступал мне это право. За час я выкуривал пачку «Дуката» — полусуточную свою норму.
Теперь настал ее черед… Мягкостью обхождения я доконал несчастного Яна, и он молча полез в потайной карман, дабы вручить мне сотенную. В последний момент, однако, финансовое благоразумие взяло верх, и вместо прелюбодейской ассигнации для женщины в синем Калиновский извлек стеклянную трубочку с валидолом.
— Сердце, — пожаловался он, с мольбой глядя на меня влажными и блестящими, как греческие маслины, глазами.
Я сочувственно покачал головой. Агнец божий, я миролюбиво прогнозировал результаты грядущих шахматных баталий, потом пил с ним чай, потом чуть ли не по слогам читал в благоухающем типографской краской сигнальном номере фельетон, где в числе прочих фигурировал и председатель облплана товарищ Лапшин Валентин Александрович.
Радость победы не звенела во мне. Я знал, что, как ни дели фразы на слава, а слова на слоги, рано или поздно все будет прочитано, и тогда мне волей-неволей придется сматываться отсюда. Впрочем, кто гнал меня? Я мог оставаться здесь хоть до утра: диван, мой старый приятель, был к моим услугам.
Эльвира бросит мне после, что я трус. Не зло, не язвительно, а как бы в насмешливой раздумчивости. «Кажется, ты боишься?..» — вот так. Поводов для подобного обвинения у нее окажется более чем достаточно, и главный из них, что с возвращением из командировки Свечкина я окончательно перебрался в редакцию.
Убедившись наконец, что я не покушаюсь на его сотенную, Ян осведомился с готовностью сострадания, все ли у меня в порядке.
— Все, — заверил я и, распрощавшись с заинтригованным коллегой, зашагал домой по холодному ноябрьскому городу. В голове шумело. Я рисовал себе, как всовываю ключ, пытаюсь повернуть его, но бесполезно, потому что заперто изнутри, и тогда я вдавливаю кнопку звонка. Однако в отместку за мое позднее возвращение меня заставят потомиться на лестничной площадке. Эльвира не из тех, кто прощает подобные штучки! Но вот дверь наконец открывается, и я вхожу. Анюта спит. Молча снимаю я плащ. А дальше… Дальше… Туг мои мысли разбегались, вспуганные гулкими ударами сердца.
У подъезда я остановился, чтобы докурить сигарету. Вот обрадовалась бы этажный администратор, увидев, что я не бросаю на половине, а тяну до конца. Кажется, ума-разума стал набираться ее беспутный зятек.
В отличие от другого моего коллеги — Сергея Ноженко из отдела культуры, бородатого, седого, лохматого, коренастого, сорокалетнего, умного и изрядно потрепанного, без конца кочующего из одного любовного приключения в другое, причем о каждом из них он считает своим долгом обстоятельно поведать мне, — в отличие от Сергея Ноженко я не отношу себя к знатокам таинственной женской души, но, книжный по сути своей человек, я достаточно хорошо знаком с различными представительницами прекрасного пола по бесчисленным романам. Вот почему я сумел так обстоятельно и точно нарисовать картину своего позднего возвращения домой. Кажется, я учел все. Кроме одного: никто не отозвался на мой звонок. Я подождал немного и снова попробовал повернуть ключ. Он повернулся. Дверь преспокойно открылась, и я вошел в дом, где не было ни Анюты, ни ее очаровательной мамаши.