Словом, Свечкин никому не причинил зла в отличие от меня, который… Дальше можно размотать целый реестр, начиная от самой красивой библиотекарши мира, которой я испортил жизнь, и кончая Свечкиным. А в промежутке кого только нет! Ян Калиновский, мой терпеливый кредитор, которого я, неблагодарный, без конца третирую, и Ефим Сергеевич Алахватов, приютивший меня в трудную минуту, а теперь схлопотавший из-за меня выговор; моя мама, столько напрасных надежд возлагавшая на сына-вундеркинда, и мой сын, имевший несчастье родиться от шалопута и неудачника. Я уж не говорю о женщинах, которые, потеряв рассудок, готовы были идти за мной в огонь и воду, но я остужал их благородный порыв советом перечитать классика Гончарова. Мне, однако, показалось мало этих зол, и тогда я вознамерился разбить счастливую семью доверившегося мне человека. Конечно, доверившегося, иначе разве решился бы он сделать меня своим коммунальным соседом, да еще укатить в свой Франкфурт-на-Майне, оставив нас вдвоем в квартире, которая отнюдь не располагала к аскетическому образу жизни?
Короче, вот он, носитель зла. Ату его! Человечество правильно делает, что испокон веков изолирует неистовых. Дон Кихоты опасны, как вообще опасна всякая чрезмерность. Да здравствует Монтень! Я не шучу. Если даже такая хилая незаурядность, как Виктор Карманов, приносит окружающим столько зла, то что взять с гениев! Этажные администраторы должны неусыпно следить за ними. Неусыпно.
Когда впервые зародилась в моем мозгу эта не столько отчаянная, сколько самонадеянная мысль — умыкнуть Эльвиру? В тот удивительный вечер, когда, стоя на коленях перед раскладушкой, она на чем свет стоит поносила Свечкина? Возможно.
Чего, собственно, жаждал я? Варить манную кашу, стирать белье и ждать по вечерам ее позднего возвращения невесть откуда? А она, явившись, быстро спросит с трепещущими ноздрями: «Что у нас на ужин?» — и, не глядя, сунет в мою сторону шляпу, которую я обязан буду подхватить и водворить на место… Удручающая перспектива! Эта дамочка совсем не подходила для роли жены, но чем больше я убеждался в этом, тем навязчивей становилась мысль о женитьбе. У меня учащался пульс, когда я, честно пытаясь отговорить себя от этого безумного шага, выпукло рисовал себе, как жду ее, как слышу наконец ее быстрые шаги на лестнице, как открывается дверь и входит она, благоухая неведомыми запахами, неведомыми и чужими. Я думал, что стращал себя, а я грезил.
16
Я много раз в своей жизни менял квартиру (или, лучше сказать, место жительства) и оттого, должно быть, не придаю этому событию того чрезвычайного значения, которое приписывают ему люди. Для них это некий этап, переломный момент, перевал, который они одолевают с энтузиазмом и одышкой. Я пожимаю плечами. Но, возможно, я необъективен, так как сбрасываю со счетов весь тот скарб, который они вынуждены тащить с собою, пусть даже не на собственном горбу.
У меня проще. Самая громоздкая, самая тяжелая вещь (что, впрочем, ничуть не свидетельствует о ее ценности), которая вместе с тем является единственным моим достоянием, — это я сам. Есть еще, правда, пишущая машинка, раскладушка и некоторые другие мелочи, но все это я могу утащить на себе зараз да еще почесывать по пути свободной рукой лоб.