Увы! Обещанный приступ все еще не явился, Ян ждет его с минуты на минуту, в доказательство чего продемонстрировал мне пузырек с какой-то адской смесью. Мы не стали мешать ему. Купили две бутылки водки и отправились в пельменную.
Сергею по душе пришлась моя идея создания международной лиги неудачников, но он потребовал, чтобы туда не принимали женщин, ибо от них все беды мира. А впрочем, прибавил он, подумав, женщины тут ни при чем. Во всем повинен потрясающий эгоизм, который подленькая природа подсовывает каждому, кого наделяет талантом. Так сказать, принудительный ассортимент, род набора, где рядом с дефицитными мандаринами соседствует закованное в жесть зловонное вещество, именуемое рыбным завтраком туриста. Неоднократно выручал я коллег, сбагривающих мне эти бомбочки, которые мой желудок переваривал вместе с металлической оболочкой.
— Вот ты! — вещал Сергей Ноженко, навалившись грудью на стол и вперя в меня лимонные глаза хронического печеночника. — Знаешь, почему у тебя все так? Знаешь? Потому что ты талантлив, а значит, ты эгоист, ибо эгоизм… Ты никогда не задумывался, что такое эгоизм? Эгоизм — это инстинкт самосохранения таланта.
Ура! Родился еще один афоризм, по случаю чего мы незамедлительно наполнили стаканы и даже не зыркнули по сторонам — отважные ребята. Сергей с воодушевлением развивал свою мысль об эгоизме как обязательном условии всякого таланта, о возвышенном, неподкупном эгоизме, жизненная функция которого состоит в том, чтобы ограждать талант от какого бы то ни было постороннего воздействия. Талант! Это нечто уникальное, единственное в своем роде (всякий раз единственное), он великодушно позволяет любить своего носителя, но ни в коем случае не разрешает любить самому носителю. Когда любишь, то растворяешься в другом человеке (по-моему, он употребил именно эти слова, и их банальность свидетельствует, что он и впрямь лишь понаслышке знает об этом чувстве; лично у меня все наоборот: я слишком замкнуто, слишком отдельно от нее ощущаю себя в пространстве, что, пожалуй, самое мучительное в моем чувстве к Эльвире), — когда, твердил он, любишь, то растворяешься, теряешь свою индивидуальность. Это крах таланта. Вот почему все глубоко одаренные люди — одиночки; и за это мы тоже выпили.
Сдается мне, я посоветовал ему завести подготовительную тетрадь, где бы он пункт за пунктом обосновывал свое право на высокородный эгоизм и неизбежность одиночества. Право! Стоит нам нализаться, как оно прямо-таки прет из нас. Из меня в данном случае — право на жилище.
Почему, черт побери, я должен скитаться неизвестно где, если у меня есть законная комната с такой же законной раскладушкой и законным ключом? Вот именно — ключом. Я принялся выворачивать карманы, пока наконец он не оказался у меня в руке. Выставив его, как шпагу, вперед, я поманил пальцем дом. Он приблизился, грузно переваливаясь с боку на бок и подмигивая мне окнами. Привет! Прицелившись, я по рукоять всадил ключ в скважину, дверь пала, и я оказался на раскладушке. В окно подсматривало косое декабрьское солнце. «Спокойной ночи», — сказал я и, подняв руку, выключил его.
Темноту разрезали синие зигзаги телефонных звонков. К ответу требовали меня, к барьеру, «на ковер», но шиш им! Я лежал не шевелясь. Сразу после звонков стали взрываться одна за одной огненные кляксы. Бах, бах, бах… Я открыл глаза. Было темно и тихо, мама чистила на кухне картошку. Тонкая, почти прозрачная кожура с сухим шелестом сползала на газету. Но и она пойдет в дело — кролики перетрут ее своими острыми зубками, и чем больше будет кожуры, тем меньше придется мне рвать травы. Именно мне, потому что у старших братьев обязанности посложнее: привезти и наколоть дров, натаскать за полкилометра воды из колодца, а Василий, кроме того, помогает матери на стройке. Мне немного обидно, что мать так тонко срезает кожуру: у всех кролики или козы, поэтому травы не хватает, и растет она короткими жесткими пучками, рвать которые очень трудно. Но с другой стороны, чем тоньше будет кожура, тем больше достанется нам картошки… За этими диалектическими размышлениями и застало меня очередное «бах, бах», но уже без огненных клякс, поскольку глаза мои были открыты и смотрели прямо перед собой на чуть светлеющий прямоугольник окна, в котором еще недавно желтело чахоточное солнце.