Практически во всех произведениях Р. Киреева можно обнаружить своеобразное триединство времени действия, места действия и стиля то есть сплава авторского мировидения и писательской техники.
Время действия почти неизменно — наши дни, а место действия — Светополь, сравнительно крупный промышленный, научный и культурный центр на юге России. Характерно, что многие герои прозаика, побывав главными действующими лицами в одном романе, участвуют как эпизодические персонажи в других произведениях. Так, например, полное и точное прочтение образов Станислава Рябова и Иннокентия Мальгинова в романе «Подготовительная тетрадь» оказывается возможным лишь в том случае, если читатель восстановит в памяти содержание романов «Победитель» и «Апология», в 1980 году выпускавшихся издательством «Молодая гвардия» под одной обложкой и с послесловием критика Л. Аннинского.
Это знание, бесспорно, поможет читателю, хотя и не освободит его полностью от трудностей, неизбежно возникающих при вглядывании в психологический мир и логику поведения Виктора Карманова, Свечкиных — старшего и младшего, Эльвиры, Алахватова, других персонажей «Подготовительной тетради», при уяснении того смысла, поисками которого озабочен писатель.
Трудности эти разного рода. Прежде всего надо справиться с искушением поставить знак равенства между героем-рассказчиком и автором, ни в коем случае не считать светопольского журналиста Виктора Карманова, исповедующегося перед читателями, чем-то вроде alter ego, двойника прозаика Руслана Киреева. Упреждая эту опасность, автор, нещедрый обычно на прямые отступления от сюжетной канвы, нарочно подчеркивает в тексте романа: «Что и говорить, велик соблазн отождествлять автора и героя, от имени которого ведется повествование. Отождествлять не событийно — боже упаси! — но в этическом плане или, на худой конец, интеллектуально. А отсюда два шага до того, чтобы за чистую монету принимать каждое сказанное автором слово, забывая, что говорит-то не автор, говорит герой, а автор стоит себе в сторонке и хитро посмеивается».
Подобное, своевременное в контексте киреевской прозы предупреждение легко учитывается разумом, но гораздо труднее осваивается сердцем, душой читателя, обученного смотреть на каждого более или менее симпатичного, неглупого героя как на некий рупор авторских идей или как на автопортрет художника. Еще труднее, признаемся, удержаться от привычки отождествлять себя, читателя, с самым приятным и близким вам по духу персонажем, глядеть на все происходящее в романе именно его глазами, склоняться именно к его правде. Эта привычка укоренена в нашем читательском сознании чрезвычайно глубоко и прочно. Именно на том ведь и основывается, по сути, читательское сопереживание, что мы подставляем самого себя на место симпатичного героя, пытаемся, как говорится, влезть в его шкуру, понять его изнутри, а понять, утверждает народная мудрость, это все равно что простить, принять суждения и оценки пришедшегося по сердцу героя.
Руслан Киреев с великолепным, хотя, боюсь, и не вполне оправданным хладнокровием пренебрегает этой исконной читательской установкой, так что хуже всего придется тому читателю, кто внутренне солидаризируется с главным героем романа — Виктором Кармановым, рассказывающим о своей правой борьбе за справедливость и всеобщее благо.
Он, Виктор Карманов, поначалу действительно выглядит весьма привлекательным. Неглуп, утончен, требователен к себе и к людям, благороден, бескорыстен, храбр и всякое такое прочее. И не один десяток страниц, полагаю, пройдет, прежде чем читатель догадается, что его, кажется, надувают и что исповедь бессребреника-правдолюбца как-то очень уж подозрительно напоминает напористый монолог классического и агрессивного вдобавок неудачника, наметанный взгляд которого в каждом встречном человеке выхватывает именно червоточинку, гнильцу, слабое место. Даже рефлексия Карманова, которой он гордится как верной приметой собственной духовности и неординарности, и та на удивление агрессивна, направлена почти исключительно вовне и по своей природе сопоставима с разъедающей щелочью.
Карманов вроде бы и к себе строг, но вот именно что вроде, во всяком случае, щадяще, участливо. Достаточно вспомнить, с какой ловкостью исповедь героя огибает все опасные для его репутации рифы, например, вопрос о настоящем и будущем оставленной им семьи или скользкую, что уж там и говорить, тему совращения жены своего близкого приятеля, человека, который доверял ему всецело. Упоминаться-то все эти рискованные ситуации, конечно, упоминаются, но, обратите внимание, наш герой и в них успевает предстать неким страдальцем, жертвою злокозненных обстоятельств или нехороших людей, то есть даже и тут ухитряется извлечь некую выгоду для укрепления собственного реноме.