Неопровержимый факт, что я никогда не говорила так честно ни с одним мужчиной, кроме Доминика.
– Я предложил это только потому, что ты настаивала, чтобы мы обсудили это, и решил, что ты просто не хотела, чтобы я превратно тебя понял. И я знал, как много для тебя значила – и значит – передача, – продолжает он. – Я не хотел подвергать ее риску, на случай, если мы неправильно поймем друг друга.
– О чем ты говоришь?
– Для меня это никогда не было несерьезным. – Его пальцы танцуют на краю скамьи в паре сантиметров от моего бедра. – Ни тогда, на острове, ни сейчас. Это мучительно – сидеть рядом с тобой и не иметь возможности дотронуться. Ты остроумная, сексуальная и смешная, и когда я с тобой… то жизнь как будто немного проще.
Теперь пульс ревет у меня в ушах. Я пытаюсь зацепиться за остатки логики, включаю оборону на полную. Я так сильно хочу ему поверить.
– Но тогда на передаче, когда нам позвонили – ты сказал, что тебе кто-то нравится.
Он закатывает глаза, словно я самая большая тупица на Земле – может быть, так и есть.
– Да. Ты.
Плотину внутри меня прорывает. Все, что я сдерживала, выплескивается одним большим потоком чувств. Я так устала от оправданий, лжи, попыток убедить себя, что могу игнорировать свои чувства к нему.
– О, – говорю я, чувствуя себя полной идиоткой. – Вау, а тебя нелегко прочесть.
От этого он смеется, но это нервный смех. Он кладет мне ладонь на колено, и большой палец начинает описывать медленный круг.
– Я познакомил тебя со своей семьей, – продолжает он. – Ты единственная, с кем я был после Миа. Единственная, помимо нее. Я подавал тебе знак за знаком.
– Я же сказала тебе, что обычно быстро привязываюсь. И я старше тебя и не знала, хочешь ли ты чего-то серьезного. Наверное, я не хотела возлагать надежды. Я сказала себе, что если между нами не будет ничего серьезного, то мне не будет больно, если ты не захочешь по-настоящему быть вместе.
– Шай. Я показал тебе своих ебаных плюшевых животных.
Я не могу не рассмеяться.
– Не знаю, что и сказать.
– Неплохо бы сказать, что я тебе тоже нравлюсь.
Я давлю улыбку и подсаживаюсь ближе, наклоняясь, чтобы взять его лицо в ладонь.
– Доминик. Ты мне очень нравишься. Я думала, это очевидно. Мне нравится, что ту версию себя, которую ты показываешь мне, не видят остальные. Ты и так наверняка знаешь, что меня безумно к тебе тянет. И ты так предан всему, что для тебя важно в жизни – работе, семье, Стиву Роджерсу Голдстайну.
– И Шай Голдстайн, – говорит он, пополняя список. И, кажется, я хочу навсегда остаться на этой скамье.
– Когда мы оказались у тебя дома, это было слишком по-настоящему. – Я пробегаюсь большим пальцем по его щетине. – Поэтому я и должна была все прекратить. Я не хотела быть там и вместе с тем не быть твоей девушкой.
Краешек его рта приподнимается. Я скучала по этой ямочке.
– То есть ты хочешь быть моей девушкой.
– Больше, чем хочу, чтобы Айра Гласс лично пригласил меня заменить его на «Этой американской жизни».
В этот момент он расплывается в полноценной улыбке, и мы целуемся. Я словно прожила целую жизнь без шоколада и только теперь, в возрасте двадцати девяти, открыла для себя его сладость.
Он зарывается руками в мои волосы, взъерошивая хвост.
– Господи, как же сильно я по тебе скучал, – говорит он, когда я устраиваюсь у него на груди, прижав ухо к сильному, уверенному сердцебиению.
30
Горячие новости: в Техасе жара. Техас в июне заслуживает отдельного круга ада. Мое бедное тельце с северо-западного побережья к такому не готово.
Прошло две недели с тех пор, как я прячу секрет, из-за которого периодически улыбаюсь: намазывая арахисовое масло на утренний бейгл, чистя зубы, сидя в пробке по дороге домой.
Потому что в большинстве случаев под «домом» я имею в виду его квартиру.
У нас ранний рейс, и нам везет, потому что Рути с Кентом вылетают позже. Хотя я и загрузила порядочное количество подкастов, я, должно быть, вырубилась сразу же после взлета. Когда я открываю глаза, пилот оповещает нас, что мы приземлились в Остине, местное время которого – 13:40, а температура – немыслимые 35 градусов.
– Ты наблюдал за мной? – спрашиваю я Доминика, возвращая кресло в вертикальное положение.
– Ты бормочешь во сне.
– Нет, не бормочу.
– Это мило, – говорит он с виноватой полуулыбкой.
– Уверена, это было бы мило, но я не бормочу во сне.
Поскольку живое выступление только завтра днем, мы регистрируемся в отеле, в котором станция забронировала для нас две комнаты, хотя мы, конечно же, не сказали им, что нам потребуется только одна. Затем мы проводим день, исследуя Остин, – ни он, ни я здесь никогда не были. Мы пробуем лучшее барбекю в городе, а затем, вновь проголодавшись пару часов спустя, останавливаемся в другом местечке с якобы лучшим барбекю, пока не доходим до той стадии, когда больше не сможем взглянуть в этой жизни на еще одно блюдо из свинины.