Слова переполняли Глеба.
— Мы могли бы так и не узнать, кто Завря! — сказал он Ивасику.
— Иля ты знаешь, кто ты? — загадочно ответил Ивасик.
— Я все же сделал великое открытие! — сказал тогда Вове Глеб.
Но Вова был разочарован: что за великое открытие — Завря! Вот мама — другое дело. Но ее никто и не думает открывать. Потому что видят и думают: раз видят, то знают. А что они знают? Вот болен Вова, плохо ему — она только возьмет его за руку, и сразу хорошо: без всякого лекарства и компрессов. Это чудо или нет? От мамы идет какое-то невидимое сияние. Когда улыбнется — это вроде как открыл утром глаза, а всюду солнце. Или, например, сердится. Другие сердятся — неприятно, конечно, но даже сходства никакого нет. Глаза ее становятся такие темные и больные, что Вове совсем нехорошо делается. Единственное, что портит маму,— ее суетливость. Ведь это унижает прекрасную маму. Ей нужно просто быть н не суетиться — и тогда она не может не излучать нежности
и счастья. И почаще останавливать взгляд на Вове, и почаще дотрагиваться до него. А Завря... Конечно, он уже привык к Завре, и он даже сочувствовал Завре, что мама к нему совсем равнодушна. Но, слава богу, Завря этого не понимал.
Постепенно все как-то успокоились, кроме Ивасика. Ивасик почти не отходил от Заври.
— А вы знаете, — сказал он однажды ученым.— Завря растет.
— Может быть, худеет? — не поверили ему. — Как можно расти, ничем не питаясь? Это противоречит законам природы.
Но законы природы Ивасика не касались. Он был уверен, что не ошибается, что Завря становится больше, а как да что, это уж было дело природы. Раз растет, значит, жив, значит, не нужно терять надежды.
У мамы и папы кончался отпуск. Вова, конечно, уехал с мамой, а Лилю, Ивасика и Глеба ученые со станции взялись отправить домой позже. Бабушка Нина не знала, что ей и делать, но, поскольку трое из четырех внуков остались на станции, она осталась с ними. И скоро все сотрудники станции звали ее просто Ниной и слушались почти во всех жизненных спорных вопросах. Она стала на станции снабженцем и поваром. О Завре Нина не беспокоилась.
— Впадают же в спячку медведи, замерзают лягушки — значит, и твоему Завре пришла пора отдохнуть, — урезонивала она Ивасика.
— Я знаю, он не умер,— соглашался Ивасик. — Но вдруг я уже состарюсь, а он всё будет спать. А очнется и испугается.
— А ты что, так и просидишь возле него всю жизнь?
— Посмотрим.
И Нина удивилась, поняв, что Ивасик теперь кажется гораздо взрослее Вовы, хотя родились они в один день, Вова всегда быстрее рос и был крепче, да и сейчас сантиметра на четыре и килограмма на три обгонял Ивасика. Но уж очень суров и серьезен был теперь ее самый хрупкий внук.
И даже когда он однажды сказал начальнику группы:
«Завря оживает, — и объяснил: — У него кожа другого цвета становится», даже и тогда Ивасик не радовался, не ликовал, а был серьезен и насторожен.
И настал день, когда Завря действительно очнулся.
— Завря, Завря! — позвал потихоньку, чтобы не напугать, Ивасик.
Завря посмотрел на него, но не засвистел, не обрадовался, смотрел так же, как на всё остальное вокруг — внимательно, но без всякого чувства.
Ивасик и призванная на помощь Лиля посвистели и пощелкали, но Завря, внимательно посмотрев на них, опять не откликнулся.
— Он разучился разговаривать!» — горестно воскликнул Ивасик.
— Возможно, он еще не пришел в себя,— сказали ему исследователи. — Возможно, у него выпадение памяти — это бывает после сильных потрясений.
— Нет, это камни. Это камни разучили его!
— Разучили, так научим. Чего ты расхлюпился? Родитель, называется, — сказала решительно Лиля.
О ЧЕМ РАССКАЗАЛИ КАМНИ
Завря все больше оживал, если можно так выразиться. Он уже много двигался. Он все рассматривал. Он купался в море. Ивасик очень испугался, когда Завря впервые вошел в море. В крайнем случае, сказали Ивасику, поднимут в воздух вертолет, и Завря никуда не денется. Но Завря даже и не двинулся вглубь. Он бегал, подгребая ручками, по мелководью, так что нос его, три глаза, три горба и хвост были на уровне воды, а сам он весь под водою.
Каждый день теперь Завря купался. Несколько раз отплывал он подальше, но ненадолго и неизменно возвращался на берег. Ходил он и вдоль моря по берегу — скорее, уж не ходил, а бегал. Но останавливался, недовольный, если следовали за ним. Одному Ивасику разрешалось сопровождать его, хотя по- прежнему Завря молчал и, похоже, даже не помнил, кто такой Ивасик.