Прошло какое-то время, и Завря заговорил: засвистел-защелкал. Но сколько ни вслушивались Ивасик, Лиля и Глеб — это не были прежние, «человеческие» слова. Вскоре Лиля и Глеб перестали прислушиваться к Заврику. Глеб даже сказал:
— Завря впал в младенчество, он произносит неосмысленные звуки.
Ивасик оказался терпеливее. Он все вслушивался и вслушивался в Заврино «бормотание», а, выслушав, подолгу говорил с Заврей по-старому: то голосом, то свистами и щелканьями. И тогда отрешенный взгляд Заври останавливался на нем, и волны морщин проходили по коже его лица, его шеи и плеч. Но так и не услышал Ивасик в ответ ни одного знакомого слова.
Лиля приносила Завре его рисунки и записки, его послания. Опять волна морщин пробегала по лицу Заври — но нет, Завря явно не узнавал своих творений.
— Эти камни совсем отшибли ему память, — жаловался Ивасик.
Так оно, видно, и было. Но вместе с тем Завря все осматривал, до всего дотрагивался и все свистел, шипел и щелкал. Однажды, когда он подошел к Нине и начал быстро и сосредоточенно дотрагиваться до ее лица, шеи, рук, она не вытерпела и хлопнула его кухонным полотенцем. И — право, чудо! — Завря вдруг засвистел-засмеялся, как прежде. Но сколько потом ни смешили его, что ему ни показывали, как с ним ни заигрывали — нет, больше он не засмеялся.
Но Ивасик приободрился. Раз уж Завря засмеялся, значит, рано или поздно вспомнит и все остальное, решил он. И опять старательно говорил он с Заврей, и опять слушал, как щелкает и свистит тот.
— Хлеб! — говорил Ивасик сначала голосом, а потом шипением и щелканьем, и показывал хлеб, и даже ел сам и кормил Заврю.
— Ивасик! — говорил он голосом, а потом фырканьем, свистом и щелчком и указывал на себя.
Завря смотрел внимательно, а потом принимался за собственную тарабарщину. А ученые всё записывали: и речи Ивасика, и лепет Заври, и излучение камней, которые «работали» все активнее.
В часы, когда Завря спал, на станции начинали воспроизводить все то, что услышали и записали днем. Глеб, стараясь вникнуть, обязательно присутствовал при этом. Ивасик раза два тоже приходил, но, едва умолкал магнитофон и включались компьютеры и мониторы, Ивасик переставал что-нибудь понимать, по одним экранам бежали зигзаги и молнии, по другим нескончаемые ряды цифр. Зигзаги и молнии еще напоминали Ивасику что-то светлое и согласное — прошлогоднюю радость, такую прекрасную догадку, что всё в мире от молний. Но Завря был не от молний, и листик распустился на ветке, которая тоже не была молнией и они не понимали с Заврей друг друга, и потому все эти зигзаги и цифры казались Ива- сику бесполезным занятием.
Но однажды Ивасику торжественно объявили, что Заврин лепет — отнюдь не тарабарщина, а речь, но еще непонятная. Однако есть и ключ к этой речи — камни и их излучение, пульсация их излучения, зигзаги и кривые, все эти ряды цифр показывают связь между собой, соответствие. Похоже, что камни обучают Заврю, разговаривают с ним и переводят ему слова Ивасика.
Теперь уже Ивасик не меньше, чем все остальные, ждал, когда ключ к речи Заври и камней будет подобран, вычислен, найден, угадан. И этот день настал. Говорил Ивасик, говорил Завря, говорили «камни», а компьютеры работали переводчиками. Впрочем, когда Ивасику сказали: «Говори, спрашивай», он так растерялся, что сначала вообще не мог вымолвить ни слова, а потом не нашел ничего лучше, как спросить:
— Завря, у тебя не болит голова? — но тут же поправился. — Завря, ты помнишь меня?
Завря ответил сразу на оба вопроса.
— У меня не болит голова. Немного помню. Недавно немного помню. Ты хороший человек.
— Завря, а ты помнишь, как ты говорил про себя: «Завря хороший человек, солнышко»?
И Завря засвистел-засмеялся, и радостно засмеялись все вокруг, слушая, как разговаривают друг с другом на человеческом и еще неведомо чьем языке Ивасик и Завря.
Но дальше стали открываться такие поразительные вещи, что уже не до смеха было.
Начать с того, что не подтвердилась ни одна догадка Глеба, или, вернее сказать, подтвердились сразу обе.
Да, Завря был землянин, потомок древних, вымерших на Земле ящеров. И в то же время он был инопланетянин.
Дальнейший рассказ Заври был так странен, что этот рассказ долго еще потом обсуждали и объясняли себе и друг другу все слушавшие в тот день Заврю.