Сухие и ходульные образы в книгах для ребят, призванные упрочить их патриотизм, на самом деле способны только отвратить их от подлинных задач воспитания.
Разве надо бояться за детей, что им не по плечу может быть что-то в сочинённом для них? К чему страхи? Некоторым детям и подросткам более по душе не хорошо понятное плоское, а – с утяжелением, относящееся не обязательно только к детям.
Я в этом сам убедился, когда самый старший мой брат как-то привёз мне сборник статей одного известного дореволюционного критика и публициста, и я, в тогдашней поре ещё не достигший своих девяти лет, прочитал книгу от корки до корки, и серьёзные статьи о состоянии общества заинтересовали меня, – я не нашёл в них ничего непонятного для себя.
Кроме фактического материала, в сборнике меня привлекла тогда его насыщенность личным авторским ви́дением неотложных перемен, манера писательства, где в единстве давали себя знать конкретное внешнее и глубокая чувственность.
К детской чувственности это отношения не имело, но тот урок восприятия всё же, полагаю, не прошёл для меня даром…
Всё, и книги в том числе, усваивается детьми по большей части в той мере, в какой оно несёт в себе, помимо чистого знания, чувственное, развивая и приумножая его.
Из этого я исходил, взявшись за написание данного сочинения. Ничего особо нового тут нет, и я, завершая рассказ, не намерен это подчёркивать…
Конец
Изящным слогом
Поэмы
Лунная симфония
Бесконечные вспышки огней.
Я брожу одиноко, как в сказке,
мимо тёмных стволов
тополей.
Я плыву мимо их оголённых
вершин,
улетаю за грань
голубых
облаков,
за прильнувшие к ним
силуэты
просвеченных
стылыми зорями
высей,
пустот
и глубин.
Я живу. Я люблю.
Я взволнован и счастлив без меры.
На ладони своей ещё чувствую я
твою руку
тугую.
Я вдыхаю ещё запах кос твоих
пепельно-серых.
Я люблю этот холод
осенних
безлюдных
ночей
и над миром уснувшим
задумчивость
лунную.
Тишина надо мною
созревшею грушей висит!
Тишина в моём сердце
набатом стозвонным
гудит!
Это мне улыбается гордое,
смелое время.
Это мне говорит свою тайну
звезда
из далёких окраин
вселенной.
Чу! Я слышу, как гибнет покой!
Тихо льётся симфония
звуков и красок,
словно снег
молодой.
И огней бесконечная пляска.
И брожу я один будто в сказке
мимо тёмных стволов
тополей…
На вершине
Мне не странно и не дико
в этом мире многоликом.
Я – над гребнем, у стремнины,
где, как следствию с причиной,
возникающим заботам
в направлении к субботам
не дано тащиться врозь
под расчёт скупой и мнимый,
полагаясь на авось;
здесь – всему свой бег и срок,
перемен порядок – строг,
а желанья – исполнимы.
Тут я весь; тут мой порог;
тут моя, своя граница,
мой рубеж для возвышенья
в чутких снах и продвиженьях
к яви, скрытой в заблужденьях;
край под месяцем искрится;
в нём легко преобразиться
и раздумьям, и душе,
коль в разбросе те уже.