клинья
журавлиные.
•
Усохнут навсегда цветы, деревья,
водоёмы, травы;
и в бешенстве забьются
особи жирафов,
рыб, собак, жуков
и прочих тварей.
•
С людским же родом,
оскверняющим
земную твердь
и всё на ней и по-над ней,
а также и – себя,
ещё на много раньше
то печальное
должно произойти,
что относимо
ко множеству,
растущему
без цели и мотива, —
конец ему приблизят и ускорят
добавления
к его угрюмой,
бесконечно несуразной численности
и гордыне
и полоскания
в разливах искушений.
•
Бесцветными окажутся
улыбки
и задатки детворы.
•
И томных дев не увлекут желания зачатий;
на нет сойдут для них
забавы и утехи
с мужами,
истрепавшими себя
в блуде и в сладострастии.
•
И откачают головами старцы,
смиряясь перед тем,
что в юных
истощилось
радостное
родовое
семя.
•
Пригашенное яростное,
зубчатое
огневое
пламя
гримасами
забвения и фальши
заскользит тогда
по полотнищам
знаменным.
•
И орды обречённых на безумие
гомункулов,
восстав, —
из отвращения
к их утеснённой,
горемычной
доле, —
властителей над ними —
предков тлена и пороков —
решатся
истребить…
•
Нет поворота вспять —
к былому,
к изначальному;
и не проявится лишь то,
что —
не рождалось!
•
Причин и следствий череда
в объятьях
мироздания
толкает к одному —
к погибели.
Себя рассудком
у роковой черты нам не дано
принять.
•
Мы всё ещё заботимся о славе,
о том, что время
в мёде растворится
и нас обдаст живительной росой.
•
Уж эти росы, —
в ярких свежих каплях оседающие
по ночам
или с приходом зорь
избытки
испарений, —
так густо окропившие
стихи
и прозу!
•
Ещё в зародыше
иронией и пошлым пересудом
прожигается
поделенный на всех
утробистый
расчёт —
остаться в памяти
сменяемых
беспечных поколений