к рассевшимся
в зале:
им преградою – мощные фо́рте
не в меру усердливых
аккомпанирующих.
Что ни действо, – вживую,
записанное или заснятое, —
по нему уже червем ползёт
безалаберный,
тусклый,
дешёвый,
ненужный мотивчик.
Там, где гимны, тоскливо кружась,
натыкаются на
сплошь незанятые
зрительские
трибуны,
в непристойных, двусмысленных позах
лезут один на другого
шалеющие
от зачтённых очков
неотёсанные
атлеты.
На календарь наступив,
задолго до праздников
брызжут салютами
пышные корпоративные
буйства.
Сами же праздники вроде б как больше
уже никому
не нужны —
словно обглоданные
скелеты.
Оберечь себя каждому вздумалось врозь.
Заперлись за дверьми,
за заборами,
в бункерах,
в сейфиках.
Никому ещё спрятаться не удалось:
рвутся следом оравы наследников.
Надоели восторги над глупым,
корявым,
холодным
стишком,
над потерею чьей-то бесценной
невинности.
С модной вздорною песней из каждого
вытряхивается
нутро.
Благонравие смято в угрюмой неистовости.
От сергеев едва ли не сходит с орбиты
бедняга земля;
с ними страхов как и – с амазонками,
с гейшами.
Уживаться, бывало, ни с кем не хотелось
драчливым
скупым
королям,
а теперь уж и всем —
и постылым мужьям,
и забывшимся
женщинам.
Тесной жёсткой стеной
прохиндеи обсели кругом.
О высоком годами твердят лицедеи,
скареды,
обжоры.
В их лукавствах укрыта избыточность
ими сворованного —
того,
без чего б захирели офшоры.
Поднавязли в зубах обещанья,
посулы,
загадки.
Всё изменится,
коли ничто и никто не лишаются
времени.
Надоели обмеры бескрайнего
и необъятного,
скрытого за недоступными
далями.