Одной этой «выходки» нового бога достаточно, чтобы в полноте оценить опасное приобщение к религии, амбициозно именующей себя самой правильной и самой справедливой в отношении к человеку. Опять же и она, как и государство, будучи беспощадной к отступившим от неё или к несогласным с её утверждениями, с особенным старанием придерживается той самой стабильности для самой себя, выстаивая в одной «позе» века и даже тысячелетия, хотя при переменах, происходивших с нею, она тут же отказывалась от своего вчерашнего прошлого, проклиная его и находя возможным одновременно кичиться некими своими истоками, в которых будто бы омыто её начало в смутной исторической давности…
Как и любая корпорация, христианская религия, действующая в виде церкви, имеет внушительные навыки приобщения к своим канонам не только взрослых, но непременно и детей, начиная с возраста, когда громоздкие и вредные рекомендации способны принести им особенный, колоссальный и необратимый вред, отстраняя от идеалов, заключённых в общечеловеческой морали и нравственности…
Бедность не позволила общи́не нашего села обзавестись своим храмом. Православная вера тлела здесь как отголосок народной традиции и выражалась главным образом в соблюдении почтительности в отношении к Пасхе, Троице, Рождеству и другим праздникам и датам конфессионального календаря.
Не заводилось и надомной молельни, так что и встречи на почве веры не проводились, да и пастырь отсутствовал: без алтаря ему здесь нечего было делать.
Куда-либо на сторону местным жителям подаваться из религиозных соображений тоже было проблемой: ближайший храм находился лишь в райцентре. Отлучаться туда на целые дни, причём системно, зимой и летом, если и могли, то лишь очень немногие престарелые, – на то, чтобы ездили занятые работами, мог с подозрением смотреть колхоз, ведь для него, с учётом нехватки рабочих рук, каждая их пара была незаменимой.
Могу сказать, что отсутствие в селе религиозной ритуальной базы и культовой пропаганды лично мне приносило только пользу. Я не нуждался, как мог постепенно это осознавать, в отходе от обычных восприятий, какими я обогащался, рассматривая окружающую жизнь в реальном течении и воплощениях. Склонности к обобщениям и навыки обращений к сущему нисколько не входили в противоречие также и с моими снами, уносившими меня в чистый эфир, где меня бодрили и захватывали свободные движения по нему, равно как не становились преградой к постижению реального и размышления об условном.
Я бы не мог сказать, что эти особенности своего внутреннего выроста и становления я замечал по каким-то признакам и где-то уже в далёкой детской поре. Нет; понятие об этом приходило позже, много позже, и однако же, полагаю, нельзя не предположить, что всё это в какой-то, пусть и в очень малой степени уже присутствовало и держалось во мне, постепенно набирая веса и определяя мой характер.
Так ведь должно быть на самом деле: не может что-то очень важное и значительное выйти из основы, если она совершенно пуста.
Приходящее чувство свободы, необходимости в ней, хоть и непроизвольно, отшлифовывается при взгляде на любое препятствие или затруднение, и тут задавать импульсы может любая, даже случайная мелочь. Притом не обязательно прибавляемое новое должно быть замечено, и тем не менее, как наполняющее кладезь, оно способно оставить ещё одну метку в душе и в сознании, запечатлеваясь в некоем состоянии уверенности, что ты уже приобрёл то, чего от себя ждал и на что надеялся…
До крайности может быть любопытным окружающее, если, будучи помещён в него, ты испытываешь потребность узнавать о нём как можно больше, хотя и не задумываешься, для чего это нужно. В себе я такую потребность обнаруживал и до эпизода, случившегося на вспашке огородных грядок, и в особенности с началом периода поправки, выхода из состояния, когда меня изматывали приступы изнуряющего долгого остаточного недомогания. То есть по времени я мог бы отнести это основательно закрепившееся во мне важное, на мой взгляд, качество где-то к концу первого года учёбы в школе.
Я заметил, как мне вдруг становилось интересным буквально всё, на что я только обращал внимание, находясь в избе или по выходе из неё.
Убогая обстановка в избе, казалось бы, не должна была располагать к тщательному наблюдению за нею, и однако же постоянно в ней что-нибудь открывалось для меня такое, что изрядно взволновывало и будто бы согревало мой внутренний мир, сообщая ему некое очарование и тихое, ласкающее довольство.
Небольшой примитивно сколоченный стол о четырёх углах и четырёх ножках, стоявший в единственной продолговатой комнате, которая служила одновременно го́рницей и спальней, будучи не накрыт хотя бы чем, в иссохших остатках бесцветного лака на нём, долго оставался для меня самой обыкновенной вещью интерьера бедственности, грусти и крайнего запустения.