Перипетии, связанные с возгоранием избы, ещё долго не позволяли наладить сносное проживание и пропитание. Сестра и самый старший брат если и наведывались в село, то лишь урывками и ненадолго. Подмогой матери оставались теперь только мы со средним братом. Возделывать огородный массив на всей его довольно обширной площади становилось нам не по силам, но забрасывать его отдельные участки также было не по-хозяйски. Тут виделось улучшение достатка. Но в первое же лето после пожара мы поняли, что решение следовало принять другое. Часть урожая картофеля, кукурузы и овощей не была убрана.
В целом заготовленного пропитания выходило как бы с расчётом на среднюю тощую «душу», что наблюдалось и раньше, когда в связи с призывом отца нас насчитывалось пятеро. Это объяснялось просто, ведь нисколько не убыло других дел – пастьбы коровы, накашивания сена, обеспечения припаса дров и проч.
Как бы там ни было, но мы жили, а что касалось лично меня, то вместе с возросшими трудностями, я стал физически чувствовать себя намного лучше; во мне что-то окрепло и как бы уже устаивалось. Я начинал ощущать себя обновлённым, и, казалось, по своему состоянию мог быть едва ли не равным своим здоровым сверстникам. А в чём-то мог и превзойти их…
Эта осторожная и по-своему дерзкая мысль, которою я не смел поделиться хотя бы с кем, постепенно завладевала мною, и она, в конце концов, подтолкнула меня к поступку, «зовущему» меня, видимо, давно.
Его смысл состоял в том, чтобы я мог утвердиться в собственном бесстрашии, смелости, какой обладает не каждый мальчишка моих лет или даже старше. Началом послужила проявившаяся во мне привязанность к лошадям.
В какой-то мере я знал о ней уже в то время, когда угодил под копыто при вспашке огорода. Но та страсть была ещё совершенно детской, неотчётливой. Возрасти ей помог старый колхозный конюх, некогда служивший в кавалерии.
Будучи старым и очень больным, но не имея замены, он поощрял желания сельской ребятни поучаствовать в уходе за лошадьми, в частности доверял им убирать стойла, приносить к ним соломистого подстила, воды или водить животных на водопой, купать их в озере. Некоторым же везло особенно: группой из трёх-четырёх человек он посылал их в ночное.
Я был в числе тех, кто при всяком подходящем случае приходил к конюшне, и скоро её смотритель заметил меня. Показывая своё хозяйство, он позволял мне подходить к стойлам, где я мог наблюдать естественную гордую выправку каждой лошади, заглядывать в их проницательные, всё понимающие глаза, трогать и гладить их морды.
Тут в отдельном стойле содержалась и та кобылка, что ударила меня, но на которую я не помнил обиды. Она выглядела старой и измождённой, безучастной ко всему, что происходило вокруг неё, – столько-то, видно, досталось ей на её веку…
Меня она, может, и узнала, но ни в её глазах, ни в ленивых потряхиваниях поседевшими чёлкой и гривой, ни в желании принюхаться ко мне, когда я протянул к ней ладошку, я этого разобрать не мог.
От смотрителя я узнавал многое о повадках животных, об их мастя́х. Животные были истощены нехваткой кормов в холодное время года, но среди лета выглядели достаточно исправно. Другими становились их стать, резвее – повадки. Это особенно было заметно в молодых животных. Их обкатывал сам конюх, после чего их поведение более вписывалось в те нормы, какие требовалось им соблюдать, находясь на отгоне в гурте́.
Конюх позволил и мне отправиться в ночное, на что дала согласие и мама. Нам с моими двумя дружками предписывалось отпасти небольшой гурт на роскошном цветистом лугу, на небольшом расстоянии от которого размещалось уже почти дозревшее зерновое поле, кажется, – овся́ное. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы они туда наведались.
На выпас мы пригнали коней ближе к сумеркам. Лошади приучены не разбредаться, когда они спутаны и под ногами у них вдоволь мягкой и сочной травы. Достаточно было спутать лишь тех, которые постарше возрастом. Мы легко справились с этой задачей. Конечно, уснуть было противопоказано, хотя и хотелось, особенно в преддверии у́тра.
Мы разожгли костёр от креса́ла и, усевшись вокруг него, тихо переговаривались, время от времени подталкивая друг друга под локоть, что означало – усилить внимание на видимом перед глазами секторе обзора. Рядом прилёг пёс, живший при конюшне. Особой породностью он не блистал, но как-то сразу становился своим для всех, позволяя каждому из нас его приманивать и гладить.
Отходя чуток в сторону, он ложился на живот, протягивал вперёд свои передние лапы и клал на них голову. В таком положении, с закрытыми глазами, он казался спящим, но несомненно бодрствовал даже во сне, о чём говорили его то и дело поднимавшиеся лохматые уши и довольно частые неожиданные взлаивания.