— «Будет промысел», сказали небожители, — устало доложил шаман хозяину.
И промысел был.
Приход одной «Ангары» в Онгокон — уже событие. А тут еще целая флотилия тяжело груженных рыбой лодок. Шум, гам. Торговля рыбой и нерпичьим жиром, серебристо-сизыми шкурками нерпят…
Цицик стоит на палубе баржи и ищет в толпе Кешку Мельникова. Но его нет.
Вдруг она увидала глазеющего на нее знакомого парнишку и сбежала по трапу.
— Амар сайн, хубун![96]
Ганька, красный, растерянный, только и сумел мотнуть головой. У него пересохло в горле и звуки застряли.
— Мэндэ! — наконец выдавил кое-как.
Глаза Цицик искрятся на солнце, она улыбается, рада встрече.
— Спасибо за соболя, Ганя! Мне из него сшили такую шапочку, что впору ее носить самой царице!
«Ты прекраснее всех цариц!.. Ты лебедь из легенды Тымауля!» — подумал восхищенный Ганька, но ничего не сказал ей.
— Ганя, ты не видал Кешу Мельникова?
— Нет… Может… в лодке спит. Ведь он башлык, ночами спать мало приходится…
— А где его лодка? Покажи, дорогой мой!
Ганька от последних слов — в багряном пылу. Дрожащей рукой показал на огромную лодку-семерку и убежал в лес.
На палубе сетовки сидит чернявая молодка. В ее руках мелькает игла, наматывающая витки. Рыбаки спят, кто где сумел уткнуться.
Цицик подошла к лодке, поздоровалась с чернявой. Та подняла голову, побледнела, выронила иглу и сердито насторожилась.
— Здравствуй… Кажется, Цицик зовут? — ее голос заметно дрожал. — Тебе кого надо?
— Мине нада Кешу.
— Опоздала, девка… Я жена… его…
Цицик в недоумении покачала головой и не поверила.
— Ево бабай Ефрем… сватать ходила… Мой бабай согласился… Только свадьба делать после война будим…
— Не будет вашей свадьбы!.. — Улька вскочила и показала на свой живот. — Скоро дите рожу Кешеньке.
Большие ярко-синие глаза Цицик округлились. В них смятение, испуг, гнев. Девушка резко повернулась и пошла прочь. Потом остановилась, подумала, вернулась назад и дрожащим голосом спросила:
— Скажи, дебка… давно любитесь?.. Давно?..
— Тебя, окаянную, здесь леший не гонял, а мы уже с Кешенькой жили!
Девушка гордо подняла голову.
— Ты люби Кешу… шибко люби… Он хороша… Роди сына! — Свысока оглядела рыбачку.
Цицик в этот момент была прекрасна, чем и поразила и обозлила Улю.
— Ты не учи, бурятский выкормыш!.. Уходи!
Кешка Мельников, сбросив с себя одеяло, сел. Он был лохмат, глаза еще не расстались со сном, но, услышав последние слова жены, сразу очухался.
— Улька, с ума спятила?!
Цицик даже не взглянула на него, гордая и независимая, повернулась и ушла на баржу.
Быстро разнеслась весть, что прибыл заморский баклан Алганай со своей красавицей Цицик.
— Тетка Устинья, твою Ленку бурят привез! — кричит Вера.
Устинью этот крик словно бичом хлестнул. Она испуганно вскочила, затряслась вся, засуетилась. На одну ногу натянула валенок, на вторую ичиг, накинула на плечи рваную шубейку и без платка бросилась на берег.
Прибежала к барже, где видели ее Ленку. По палубе ходят два-три рыбака, а дочери нет. Долго сидела старуха на бревне и не сводила глаз с баржи.
Наконец из каюты появилась Цицик, за ней, тяжело пыхтя, Алганай.
Цицик одета в белый шелковый халат и подпоясана нежно-розовым кушаком, кисти которого цветут радугой, переливаются в лучах яркого солнца. На голове красуется крошечная шапочка, отороченная черным соболем. А рядом грязные, оборванные рыбаки.
Цицик что-то говорила отцу. Сияя красотой, прошла совсем рядом с Устиньей, которая спряталась за дюжим рыбаком и, чтобы не испугать дочь, украдкой, из-за чужой спины, глядела на нее горящими глазами, тихо шептала невнятные слова, будто молилась на живую святыню. Цицик шла уже по берегу. Устинья не могла следовать за ней — у нее отнялись ноги и язык. Она лишь перекрестила дочь и, чувствуя себя плохо, упала на горячий песок.
Луша с Параней унесли мать в барак, уложили на печь.
Она лежала молча. Пищу не принимала, гасла на глазах.
Через три дня знаками подозвала дочерей, попросила поднести ее к окну.
Желание было исполнено.
Долго смотрела несчастная туда, где стояла баржа Алганая. Беспомощно застонав, уронила голову на грудь.
Чуть теплую, с закрытыми мокрыми глазами ее снова затолкали на печь.
А ночью Устинья скончалась.
Тудыпка крутится в сутолоке рыбацкой жизни. Но все он теперь делает не так, как раньше, а с холодком, часто попадает впросак. Тудыпка влюбился в Цицик. Не найдет себе места! В темноте воровски крадется к его постели солдатка Маруська, но он гонит ее прочь. Его сердцем завладел прекрасный образ Цицик. Дни и ночи думает он, как завладеть ею. Часто бегает на баржу, чтоб только взглянуть на нее. Пробовал улестить Цицик подарками, да разве ее, чертовку, удивишь чем-нибудь. Она подожмет пренебрежительно губы и обдаст его холодом своих глаз. Знает ли она, дьяволица, что такое любовь-то?! Ни один мужчина еще не протянул к ней свою дрожащую руку, чтоб хотя бы притронуться к ее белоснежному плечу. Ведь пузатый Алганай глаз с дочки не спускает. С трепетом, с мольбою на устах величает он ее богиней Цага-Дара-Эхэ.
Пробовал Тудыпка заговорить с Алганаем, не согласится ли тот выдать дочку за него.
— Совсем очумел, Тудып Бадмаич, чего раньше-то молчал! Ведь я ее просватал!.. Разве не знаете?!
«Ну, ладно! Я с другого конца поведу коммерцию. Хоть и говорят: где хитрый Алганай побывал, там Тудыпке делать нечего. Время покажет», — хмурится приказчик.
И повел Тудыпка свою «коммерцию».
Перво-наперво выгнал он Алганаевых рыбаков из залива.
Пригорюнился старый морской волк. А Тудыпка радехонек! Еще дальше пошел. Умолил слезно Михаила Леонтича, чтоб тот дал ему из своего подвала пару бутылок заморского винца, да такого, какое пьется слаще меда, а сшибает с ног ловчей лютого спирта.
Дал Михаил Леонтич. А сам спросил:
— Бабу заманить хочешь?
— Вроде бы бабу, но через мужика.
Лозовский мотнул головой.
— Пора обрести жену. А то, как кобелек облезлый, таскаешься за юбками.
Никуда не делся Алганай, с богатым подношением привалил к Тудыпке.
Приказчик вышел в коридор, вежливо поприветствовал Алганая, но подарки не взял.
— У меня, дядя Алганай, завтра именины. Прошу тебя приехать в гости ко мне вместе с Цицик. А эти подарки, если уж желаешь, отдашь мне на банкете, как и положено у добрых людей.
Расплылся в умильной улыбке хитрый бурят.
— Спасибо, нойон Тудып Бадмаич! Обязательно с Цицик придем в гости. Подарков принесем! Деньги дарить будем!..
Горничная с Маруськой-солдаткой весь день щебечут на кухне — готовят ужин для каких-то больших гостей.
Вечером прибыли гости. Кроме Алганая и Цицик, за столом еще несколько человек.
— Дядя Алганай, вот суп с лапшой, — предложила горничная.
Алганай весело согласился:
— Давай, давай, девка, это мой любит!
В супе плавали какие-то неведомые ему, похожие на ольховые листья. «Наверно, тоже надо кушать», — решил он и, заловив ложкой большой лист, стал жевать.
— Эка, паря, хороша штука, да мало варил, — с досадой проговорил он.
Цицик склонилась к нему:
— Бабай, это лавровые листья: их не едят, а кладут для запаха.
Скоро за столом стало шумно и весело. Все кричали, не слушая друг друга.
Тудыпка-приказчик не сводит глаз с красавицы Цицик. Халат из голубого китайского шелка искусно сшит, на полях, словно живые, переливаются из конца в конец большие яркие цветы. Пышные русые волосы заплетены в толстую косу. Невозможно не любоваться этим лицом, с таким нежным овалом, с такими синими глазами. Красиво очерченные губы мягко улыбаются. Порой кажется: Цицик смотрит виновато на грубых нескладных женщин и осуждает себя за то, что природа обидела их, слишком щедро наградив ее такой яркой, редкостной красотой.