— Багажник на крыше, — сказал он.
Он попросил меня приглядывать за салоном, пока они с Иеронимом пристегивают оставшегося мертвеца к багажнику. Я с радостью подчинился: хотя уже давно перевалило за полночь, я тревожился, что меня застукают за упихиванием трупов в машину. Ждал я на пассажирском сиденье — открыл люк в крыше, посмотреть, как работают мои коллеги. Какая-то часть меня не сомневалась, что мною помыкают, что все происходящее — на руку кому-то другому. Обстоятельства слишком уж надуманные: я повстречал Смерть в той точке моего бытия, когда мне был необходим ответ, который может дать лишь он; Смерть выбрал меня себе в помощники, хотя у самого при этом имелся вполне дееспособный подчиненный; Смерть пообещал мне дополнительную награду, когда я не пожелал принять его предложение; я вернулся домой и обнаружил, что меня того и гляди выпрут из квартиры, а когда я объявился в Агентстве, Иеронима освободили от ночной работы. Первые же слова Смерти, когда он сел в машину, подогрели мою паранойю.
— Все так, как должно быть, — сказал он.
Когда был жив, еще ребенком, я побывал с отцом в одной поездке. То было тайное путешествие: я много раз спрашивал, но отец не говорил мне, куда мы едем. Я был взбудоражен и немного напуган, но отцу доверял.
Он повез меня прочь из города по сельским дорогам. Вертлявые серые полосы асфальта с тех пор давно уже слились у меня в сознании, а остался лишь короткий пробег, ведший к приземистому зеленому холму. Отец свернул на склоне и остановил машину у деревянных ворот; за ними был луг, сплошь в ярких желтых цветах. Тогда я не знал, как эти цветы называются, да и сейчас не знаю, но память того мига хранится во мне детской грезой: изумрудное поле, усыпанное золотой пылью, под сонной линялой синью летнего неба.
— Как красиво, — сказал я.
— Да, — отозвался отец. — Все так, как должно быть.
Он выбрался из машины. Я — за ним. У ворот был перелаз: отец подхватил меня и помог перебраться на ту сторону — легко, словно я был мешком пуха. На той стороне, привольный, я не смог удержаться и помчался на луг. Он оказался глубже и темнее, чем подсказывали мне глаза: кое-где изумрудная трава поднималась выше моих колен, крапинки цветов царапали меня колючими стеблями, я спотыкался на незримых рытвинах. Но все равно бежал. Бежал, пока в легких у меня не стало жарко и остро. Бежал, пока ноги не превратились в камни, руки — в якоря, голова — в пушечное ядро, и когда я наконец упал — лег на спину в траве, содрогаясь всем телом, хохоча.
Я закрыл глаза и стал грезить на жаре. А когда вновь открыл их, отец сидел рядом и глазел на просторную плоскую равнину, раскинувшуюся от подножия холма до горизонта. Он сказал:
— Когда мне было как тебе, меня сюда привез мой отец. Мы сняли рубашки и гонялись по всему полю за бабочками. Их тут были десятки, их носило ветерком туда-сюда. У меня не получалось их ловить, я был слишком неуклюжий, а отец поймал одну в рубашку и показал мне. Как маленький обрывок бумаги. Нервное, трепетавшее существо. Я хотел ее себе оставить, а он рассмеялся и выпустил ее. — Отцово лицо сделалось печальным — вразрез с моим восторгом. Мне стало неуютно, я ощутил, что устал. — Странно, — добавил отец с сожалением. — Я все еще по нему скучаю, хотя столько лет прошло.
Полил холодный, упорный дождь.
Смерть воодушевленно помахал Иерониму на прощанье — тот ответил насупленно, — после чего повернул ключ в зажигании. Выжал газ. Через несколько секунд мы уже гнали прочь от Агентства на скорости шестьдесят миль в час, обгоняя на поворотах, проскакивая на красный свет и летя по «лежачим полицейским».
— Прошу прощенья.
Сначала я подумал, что со мной заговорил пластиковый скелетик, висевший на зеркальце заднего вида, а затем осознал, что это один из мертвецов на заднем сиденье. Я обернулся, но у них всех был один и тот же остекленевший взгляд, и все они возбужденно размахивали руками. Мне не хватило смелости потревожить их равновесие — не говоря уже о возможных вопросах к ним.
— Я сказал «прошу прощенья».
Я вновь обернулся. На сей раз заметил, что прямо на меня с полки под задним стеклом смотрит голова без тела. Она пускала слюни и перекатывалась из стороны в сторону, пытаясь привлечь мое внимание. Насколько я мог судить, голова когда-то принадлежала женщине.