Прямо перед нами возвышалась стена столь громадная, что тянулась влево и вправо до горизонта. Состояла из тех же камней, что устилали здешнюю пустыню — из огромных валунов, умело обработанных и пригнанных друг к другу, что швов почти не разглядеть. Так высока была стена, что мне пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть ее до верху, — и прямо в сердцевине ее, в основании этой громадины, имелись маленькие арочные врата.
К этим воротам Смерть и повел нас, шагая по пустыне со вскинутой косой, повелевая трупам следовать за ним.
Зрение опять подвело меня: даже с поправкой на неторопливость отставших в нашей группе до входа мы добрались за несколько минут, а стена возносилась над нами гораздо выше, чем мне сначала показалось. Сатир ждал нас, покуривая другую сигарету и нетерпеливо постукивая копытами по камню.
— Большая, а? — сказал он, ни к кому в особенности не обращаясь. — Небось никогда такого не видели. Мозги набекрень, если слишком долго про это думать. А глядя на вас, ребятки, вам не набекрень вообще ничего… Но вот что интересно: эта стена и вполовину не такая большая, как мой…
— Список при тебе? — перебил его Смерть.
— А ты что себе думаешь — я салага, что ли? — огрызнулся сатир. — Конечно, при мне. Заняться, само собой, мне больше совсем нечем. — Он закатил крошечные желтые глазки, сунул копыто в трещину в стене и извлек оттуда считыватель штрих-кодов — вроде того, какой Смерть применил в машине, — а также толстый желтоватый свиток. Раскатав его, сатир понуро двинулся вдоль нашего строя, сканируя бляхи мертвецов, кивая самому себе и раздраженно бормоча. Чуть погодя остановился — растерянно, судя по всему. Позаглядывал трупам под ноги, оглядел одежду, но, не обнаружив искомое, с подозрением воззрился на Смерть:
— А голова-то где?
— Какая голова?
— Двое жженых, одна категория четыре, трое разных подстреленных, один давно утраченный поэт… — Сатир осклабился, глянув на однорукого. — …и один затоптанный до смерти стадом слонов. А криогенно размороженной головы без тела нету… Почему?
Смерть повернулся ко мне. Пустые черные глазницы маски ничего не явили. Я пристыженно потупился.
— Список у тебя, похоже, устарел, — сказал Смерть. — Мне велено было привезти восьмерых, я так и сделал.
Сатир пожал плечами.
— Восемь или восемьсот — мне без разницы. Строй их — и вперед.
Смерть двинулся вдоль ряда и поговорил с каждым лично, объясняя, что вскоре произойдет, и успокаивая, когда нужно. Затем произнес перед группой краткую речь, растолковывая долгосрочные преимущества Воссоединения. Наконец кивнул сатиру, и тот, достав из бороды ключик, отпер ворота.
— Ждите здесь, — сказал мне Смерть напоследок. — Я недолго.
Дальнейших подробностей я впитал мало. Слишком устыдился своего промаха и не смог сосредоточиться, но коротко вскинул взгляд, когда однорукий, подняв книгу к небесам, прокричал мне от ворот:
— Не волнуйтесь! Бывал я и в худших переплетах. Не за тем я протянул все эти годы, чтоб меня обскакал ходячий мертвец-недоумок. Выберусь, оглянуться не успеете.
Ни его, ни остальных я больше никогда не видел.
Я сел на камень и стал смотреть. Они прошли сквозь череду ворот, каждые следующие тяжелее предыдущих — те, что впереди, открывались, те, что сзади, затворялись. Все их очень торжественно отпирал и запирал Страж, который, судя по всему, по крайней мере к этой части своей работы относился серьезно.
Когда открылись последние врата — черная, толстая, из сплошного железа громадина, — я уловил самую малость того, что лежало за ними. Услышал долгие громкие стоны, словно играл бесчисленный оркестр ошалелых волынщиков, увидел бессчетные тела, бредшие словно без всякой цели и даже без какого-либо интереса к цели движения. За этой могучей толпой вдали я заметил исполинское, но во всем остальном непримечательное типовое здание — оно мне напомнило обыкновенный курятник. Тут врата закрылись, и я остался один в тишине.
Одиночество обычно утешительно, однако сейчас только его мне и не хватало. Бесповоротностью ухода моих спутников меня прибило, словно кулаком. Я осознал, что из всех покойников, которых мы сюда препроводили, я поговорил лишь с четырьмя, и выбор этот оказался случайным. Мог ли кто-то из остальных подарить мне искомый ответ? Никогда не узнаю — и с чудовищным ощущением тщеты я постиг, что теперь уже слишком поздно.