— Полагаю, следующим вы спросите меня?
— Думаю, нам сначала надо пойти.
— Устройте так, чтоб подождали.
— Не могу.
— Можете что хотите.
Я считал, что все мертвецы одинаковые — молчаливые, бездеятельные, безнадежные, но вот, пожалуйста: мертвый поборник личной свободы. Его настрой удивил меня, но и придал уверенности. Мои глубоко похороненные бунтарские инстинкты вновь прокопали себе ход наружу: у Агентства нет надо мной власти, если захочу, чтобы кое-кто из сотрудников Агентства подождал меня, — так и сделаю. Эта новообретенная самоуверенность зрела во мне, пока я не убедил себя, что мне и Гладовы переводческие услуги не нужны. Смысл — в просвете между вздохом и криком: за последние два дня я наслушался мертвецкого языка достаточно, а с моими ошметками воспоминаний о его словаре я, кажется, мог задавать вопросы напрямую.
Я жалобно простонал. Будто душили корову.
— Я в порядке, — ответил труп. — Если не считать того, что умер, конечно.
Я вновь заныл, погромче. На сей раз звук походил на стенанья человека, которому уронили на ногу десятифунтовый молот.
— Не понял, — сказал он. — Если вы пытаетесь разговаривать со мной на моем языке, чтобы убедить меня в своей искренности, — я ценю, но это совершенно не требуется. Сам владею многими языками…
Я отказывался отвлекаться. Застонал в третий, последний раз: на три четверти трагический плач и на одну — хворая утка.
— Ах вон что, — отозвался он. — Чего же сразу не сказали? Если действительно желаете знать, я умер мирно в собственной постели, в окружении людей, которых любил, уверенный в знании, что достиг гораздо большего, чем даже мечтал, и оставил по себе достояние, какое удовлетворило бы и самых алчных из моих многочисленных отпрысков. Но прошу вас, не надо больше посягать на язык, которым вы со всей очевидностью не овладели.
Я принял его пожелание и собрался задать последний вопрос, но тут в окне появилась бледная лысая голова Глада — словно верхушка спаржи-мутанта.
— Готовы?
— Не вполне.
— Не задерживайтесь. Остальным уже неймется.
Я повернулся к мертвецу.
— Из-за чего стоило жить вашу жизнь? — спросил я.
Он улыбнулся мне со смесью спеси и жалости.
— Ну наконец-то. Но прежде чем ответить, расскажу вам немного о себе. Не желаю, чтобы вы домысливали.
— Я не способен.
— И впрямь, но это не важно. Речь у нас обо мне. Начать с того, что у меня было чудесное детство. Мои родители были общительны, нежны, добры и щедры. Я был чрезвычайно сообразительным учеником, но при этом имел много друзей, и меня никогда не обижали. Дитятей не падал головой вниз, не пережил никаких недугов или иных невзгод, что могли бы наделить меня каким-нибудь извращенным взглядом на мир. Я был совершенным реалистом. Именно это воззрение, думаю, сделало из меня делового человека. Начинал я, как и вы, простым наймитом, но, в отличие от вас, меня эта роль не устраивала. В семнадцать лет я взялся за свое дело, торговал на местных рынках любым товаром. Хорошенько старался и держал нос по ветру. Ловил любые возможности для развития, какие попадались на пути. Вкладывал заработанные деньги с умом и употреблял их ради изучения новых приемов. За пять лет я заработал свой первый миллион. Очевидно, впереди меня ждали великие времена. Я понимал, чего хотел. Желаете узнать мою путеводную философию?
— Нет.
— Расскажу все равно. Вот что было моим кредо. Я следовал ему до самой смерти: мысли по-крупному, действуй крупнее, становись крупнейшим. — Он нервно глянул в открытую дверцу на что-то незримое, затем продолжил: — В последующие десятилетия мои доходы множились. Что бы ни делал я, цифры, связанные с моим благосостоянием, росли, а следом — и цифры моих дивидендов. Под конец я имел дела и с программным обеспечением, и со СМИ, и с нефтью, и с финансами, и с фармацевтикой…
Я потянулся и зевнул. Внимание мое блуждало. Труп заметил это и шлепнул меня по обеим щекам.
— А ну слушайте! Я намерен сказать вам кое-что важное… Однажды экспансия прекратилась. Это решение мне навязали: рынков для завоевания попросту не осталось. Я был безутешен. Ваша скучная дамочка произнесла мало интересного, но странно и, вероятно, не совсем случайно, что она упомянула радуги. Есть пределы любой власти. Человеческое тело можно купить и продать, что вполне естественно. Войны, медицина, генетические исследования, органы для трансплантации, труд — все подвластно торговле. Можно даже влиять на мысли тупиц, вовлекать их в свою веру и в этом смысле владеть людьми. Но есть активы, которые не присвоить никак, хоть я и пытался остаток дней своих это опровергнуть. Возможно, вы слыхали историю Иоганна Кеплера? Глядя на вас, подозреваю, что нет. Так или иначе, это был немецкий астроном начала XVII века. Гений. Он первым доказал, что планеты обращаются вокруг Солнца по эллипсу, что их скорость возрастает, когда они приближаются к Солнцу, и уменьшается, когда удаляются от него… А еще он тридцать лет своей жизни посвятил доказательству, что в Солнечной системе действуют законы геометрии. — Глаза у покойника горели пылом, какой у мертвецов редко заметишь. Казалось, он сейчас взорвется. — Это, разумеется, не так. И в той же мере, как бы ни хотел он, как бы ни был этим одержим, сколько бы ни платил своим сотрудникам за поиск ответов, деловой человек не может взимать плату с людей за то, что они дышат, спят или смотрят на радугу; и не может он назначить цену за влюбленность.