— Недолго, — сдержанно отозвался Глад.
— Недолго — это сколько?
— Не очень долго.
Музычка пошла на второй круг. Я с ужасом осознал, что в этом лифте мелодия всего одна. Перспектива страдать от этого музыкального однообразия и от дурацкого юмора мускулистого покойника остаток нашего вознесения породила во мне порыв забиться в судорогах на полу и пустить пену изо рта. Я взялся за дело — для начала заговорил на его языке.
— Как вы?
Он горделиво улыбнулся.
— Лучше и не ждешь — для человека, которому шестнадцать веков… Я не выгляжу и на день старше семидесяти, верно?
— Плюс-минус столетие.
Лицо у него сделалось ярко-пурпурным.
— Я способен раздавить тебя, как муху! — рявкнул он.
Ответил я стремительно, чтобы его умилостивить:
— Как вы умерли?
— Я б не стал рассказывать, — буркнул он.
Этот вопрос словно выпустил из него воздух. Силач посрамленно склонил голову. Я задумался, что случилось, а поскольку ничего умнее мне в череп не пришло, я сказал первое попавшееся:
— Подавились рыбьей костью?
— Не хочу я про это.
— Вы же не умерли во сне?
Это обвинение вызвало встревоженный шепот двух других мертвецов и распаленный ответ от мускулистого.
— Нет, конечно! — заорал он. А затем поспокойнее: — Ну, может, в некотором смысле… Но ты учти вот что: я не был не пойми кем. Я был воином и заслуживал воинскую смерть. Все такую и ожидали. Но уйти так, как я… — Он горестно вздохнул.
Музычка собралась на третий круг. Я быстро подбодрил его к дальнейшей беседе. Кажется, это улучшило ему настроение: он выпрямился и обратился к своей запертой аудитории серьезно и с достоинством.
— Начать с того, что я был искусным наездником. Такой дар есть не у всех, но среди моего народа дело обычное. Мы были племенем кочевников и гордых воинов — имя нашего племени вам, несомненно, известно. На нашем языке оно просто означает «человек», на вашем оно стало олицетворением варварства. Но это все молва. Согласен, почти сто лет мы разоряли восточный и западный мир, безжалостно покоряя все на своем пути, мы неумолимо жгли, опустошали и рушили, но мы не были тиранами. Когда война завершалась, наши подданные жили неплохо — гораздо лучше, чем под римским владычеством. Наше мирное время — праздность и удовольствие от добытого, а те оливоголовые запрещали своим подданным носить оружие и обдирали их налогами до крови. И они еще звали нас мужланами!
Он плюнул на полированный металлический пол и так взбудоражился, что у него от «бермуд» отлетела пуговица. Пулей стрельнув поперек кабины, она ударила спесивый труп в грудь. Жертва извинилась, что оказалась у пуговицы на пути; рассказчик затянул ремень и продолжил:
— Я был последним из наших великих вождей. Мои предшественники выколотили душу из остготов, вестготов и вандалов, поддержание репутации пало на меня. Мы с братом правили вместе, конечно, пока с ним не стряслось несчастье; его смерть подтолкнула меня развязать войну от Рейна до Равенны и от Константинополя до Каспийского моря… Славные дни! Они в насмешку звали меня бичом божьим. Но без крови нет награды.
Он вновь умолк, смутно улыбаясь. Я уже начал желать, чтобы он перешел к сути — как именно он умер, чтобы я мог спросить, что придало его жизни смысл, но решил не перебивать.
— Чудесное время, — размышлял он вслух. — У меня под Римом была великолепная резиденция. Дворец, выстроенный из тысяч блестящих деревянных досок, защищенный со всех сторон великой стеной. Прекрасный дом, все так говорили… Когда я входил в деревни, меня встречали ряды дев, певших скифские песни; на деле не так потешно, как кажется, но уж всяко лучше, чем топором по голове, в любую минуту… Жен у меня было много. Крека — лучшая, бедра — хватка дикого медведя, троих сыновей мне родила. Ильдико же… — Тут он осекся и начал заново: — Меня победили в Галлии. У римлян кишка была тонка самим пробовать: они договорились с вестготами, под водительством того безмозглого засранца Аэция. На следующий год выперли нас из Италии. Через три года нас разгромили на реке Недао. Я к тому времени уже умер. Правил двадцать лет, восемь — в одиночку…
Не успел я подумать, что его понесет болтать бессвязно вплоть до самого Верхнего хранилища, как он умолк. Я был ему благодарен. Музыкальная аранжировка «Повеяло духом юности» завершила четвертый круг, и мозг у меня уже прошел полпути к грезам. Я схватился за возможность:
— И как же вы все-таки умерли?
— Ильдико, — сказал он печально. — Я женился на ней в 453-м. Редко позволял себе излишества в еде и питье — такая была официальная линия, по крайней мере, — но в ту брачную ночь я объелся. Смертельная ошибка. В постель отправился живым и счастливым, хозяином всему, что видел вокруг, но во сне у меня закровоточил нос, и я захлебнулся своей же кровью. — Он застонал и хлопнул себя по лбу. — Всего сорок семь мне было, какая нелепая потеря!