Оценка точная, и, что важнее, она придвигала ко мне мою могилу еще чуть ближе. Я чуял, что в любой миг черный камень, висевший надо мной, обрушится и вобьет меня глубоко в землю… И ждал, когда он упадет, хотел, чтобы эта беспросветность закончилась, желал быть погребенным.
Глянул в ветровое стекло. Вид несколько заслоняли слюнявые головы Цербера, но я разглядел, что мы наконец поднимаемся к обширной равнине, где обрывалась дорога и начиналось поле великих дубов. Вскоре все завершится. И я вновь упокоюсь.
Я повернулся к гадалке.
— Из-за чего стоило жить вашу жизнь? — спросил я.
Она улыбнулась, и с губ ее закапала кровь.
— Из-за безумной веры, что завтра будет лучше, чем сегодня, — сказала она.
Стояла холодная безоблачная ночь. Пелена инея легко укрывала траву. Раздор оставил микроавтобус у кромки поля, вышел и поковылял к пассажирской двери.
Не успел он ее открыть, как Цербер сиганул с сиденья и бросился на Раздора, вонзая шестидюймовые когти ему в грудь и вцепляясь челюстями в руки и плечи. Под таким нападавшим Раздор рухнул, громогласно хохоча, и они катались и боролись в траве, пока адская гончая наконец не угомонилась. Раздор потрепал ее по заду и вернулся к машине. Пучок волос у него на макушке расплелся, все тело покрывали укусы, но доспех оказался нетронутым.
— Эй вы — вон! — обратился он к трупам. Далее — мне: — Чего они не одеты?
— У меня не было времени.
— Давай сейчас тогда. Мне нужно загнать Цербера в конуру прежде, чем начнется сокращение.
Он выволок одежду из багажника и вручил ее неопрятной кучей мне. Я сложил кости изрубленных скелетов в футболку и в шорты, завязал отверстия, а затем раздал остатки облачений. Все мертвецы оделись сами — кроме Винсента: я укутал его куцее странное тело футболкой и усадил к себе на плечи, где он обхватил мою шею стопами и взялся руками мне за уши.
— Кажется, мы готовы, — сказал я.
— Хорошо. У тебя лапоньки чуть не отмерзли, правда, мальчик?
Пес зарычал на меня. Я ничего не почувствовал, даже страха. Я устал и слишком долго бродил по земле.
Раздор понес кости, Цербер приглядывал за мертвецами сразу позади вожатого и цапал их за пятки, если движение замедлялось. Нас зверюга предоставил самим себе, и мы вскоре отстали. Мне нравилось идти молча, но Винсенту хотелось поболтать.
— Миленькое украшение, — сказал он, крутя в пальцах сережку Эми.
— Спасибо.
— Знаете, что означает анкх?
— Нет.
— Это древний египетский символ.
— Правда?
— Да. Он означает жизнь.
Я замер.
— Я вас не отпущу, — сказал я невозмутимо. — Меня долг перед Агентством обязывает. Прошу вас, перестаньте меня отвлекать: я ваш страж и сделаю все, что в моих силах, чтобы вы не сбежали.
— А кто сказал про побег? Я просто подумал, что вам, может, станет интересно, вот и всё. — Он поцокал языком. — Что, все ходячие такие зашоренные?
Я шел дальше. Остальные уже превратились в призраков, заскользили по блестевшему белому полю. Выяснилось, что сосредоточиться мне трудно. В голове теснилось слишком много слов, и все противоречили друг другу. Я сожалею о том, что с вами произойдет. Останетесь невредимы. То, что он ищет, найдется в Нижнем хранилище. Вы этого не найдете. Не сдавайтесь. Я бы на вашем месте бросил. Узнаете его по силе его… Никакого смысла во всем этом не было, а еще меньше было его в том, что Винсент сейчас поглаживал меня по шее.
— Вы, надо полагать, знаете, что означают эти цифры?
Я ощутил, как тавро сжигает мне плоть.
— Это опознавательный знак.
— То есть вы в курсе разных рангов?
— Нет.
— А я — да. Я прислушивался. — Он сильно хлопнул меня по ушам — либо чтобы убедиться, что я слушаю, либо просто потому, что ему нравился звук. — Семь цифр — Верхнее хранилище, девять — Центральное, тринадцать — Нижнее… У вас сколько?
— Тринадцать.
— Жалость какая. Я слыхал, там совсем неприятно. Вас, значит, тоже Воссоединяют?
Я покачал головой, чуть не стряхнув его.
— Я — ходячий.
— Ну да… — Тон у него стал бодрее, будто солнце только что озарило смутные труды его ума. — Резонно допустить, следовательно, что для Воссоединения следует быть мертвым?