Демон исчезает во тьме. Я надеюсь, что больше никогда его не увижу, но он неожиданно возвращается.
— Чуть не забыл. Мой договор требует, чтобы я выдал тебе совет: «Смысл — в просвете между вздохом и криком». Попытайся вспомнить, если окажешься среди ходячих. — Он вновь начинает блекнуть. — И на случай, если мы больше никогда не встретимся, должен тебе сказать: ты самый отвратительный, жалкий, раболепный червь из всех, кого я когда-либо мучил…
Тварь удаляется. Мой мир чернеет. Не помню ничего, пока не просыпаюсь в гробу, и с губ у меня срываются слова: «Хочу опять быть живым! Хочу опять быть живым! Хочу опять быть живым!»
Далее всё — тишина.
— …И поэтому с громадным сожалением мы тем самым уведомляем вас, что ваш период занятости в компании «Бургер Бургер» завершен. Прошу вас лишь подписать вот этот документ, подтверждающий, что вы понимаете причины вашего увольнения и что эти причины обязывают вас отказаться от любых прав на выплаты по увольнению и на любые будущие заявления о несправедливом увольнении.
— Никаких договоров, — сказал я.
Ягодицы старшего управляющего слегка заерзали, напускное спокойствие пошатнулось.
— Боюсь, у вас, в общем, нет выбора. Разумеется, вы можете попробовать обратиться в суд, но имеются свидетели, материальные доказательства и официальные записи рабочего времени — все против вас.
Он вручил мне документ. Я порвал его в клочья.
— Ебись она, эта ваша ебаная работа, — сказал я.
Показалось, будто я сбросился со скалы — был в ужасе и знал, что конец близок, но на один яркий миг был по-настоящему жив.
Я отправился прямиком в раздевалку. Открыл шкафчик, забрал купленный вчера подарок и положил его в сумку; сбросил форменную одежду, переоделся в повседневную. Вел я себя безрассудно, привлекал к себе внимание… Но, похоже, это уже не важно. Я не нашел то, что искал, и скоро буду мертв. Что мне терять?
Дэйв ждал снаружи. Лыбился он, как бешеная собака.
— Как круто! Не знаю, что ты там этим двоим сказал, но хари у них были будь здоров говна хлебнувшие. Никогда не смогу смотреть на них, как прежде. — Он рассмеялся и энергично потряс мне руку. — Ты, Пальчик, может и деревенский дурачок, но я рад знакомству. Приходи иногда за бургером.
Он отпустил меня. Я пробормотал вялое прощанье и ушел.
Не успел я отойти и сотни ярдов от ресторана, как кто-то похлопал меня по спине. Я обернулся. Зоэ. На ней была черная рубашка под мешковатым черным свитером, черные сапоги с острыми носами и черные джинсы.
— Тебе на работе разве не надо быть? — спросил я.
— Дала б я тебе уйти без меня, как же.
— Но сейчас обеденный наплыв. С минуты на минуту сотни…
— Не тупи, — перебила она. — Фуфло это, а не место. Не вернусь ни за что.
Мы пошли дальше вместе. Я ощущал ее легкость, потому что чувствовал ее сам: мы два бумажных человечка, нас несет ветром. Еще раз подумал, не раскрыть ли ей свою подлинную сущность, но нет, не время и не место. Не хотелось ее пугать, как напугалась Эми. Нас связывала невидимая бечева, хрупкая связь, которая, несомненно, прервется под нажимом признания. Эта связь была для меня тем же, чем для ходячего мертвеца — любая ценная ему вещь: я хотел, чтобы она оставалась, но не ждал, что так и будет. И все же знал я и то, что, если не проверю ее, эту связь, на прочность, может оказаться, что ее и не было вовсе. И я сказал:
— Я бы хотел показать тебе кое-что очень важное для меня.
Отвел ее на кладбище — туда, где пересекались две дороги, — двинулся вместе с ней по гравийной тропке, мимо дубов, мимо моей старой могилы. Сел на низкую каменную ограду и показал ей участок, где хотел бы оказаться похороненным.
— Это могила моих родителей. Я хожу сюда каждый день и рассказываю им о своей жизни. Они, конечно, никогда не отвечают, но мне утешительно думать, что они слушают. — Я поднял взгляд. Был готов к тому, что она в панике сбежит, но она стояла у холмика и смотрела на надгробие. — Я не знаю, как они умерли. Не знаю когда. Это долгая история, и я не буду тебе ею докучать, но я, когда был моложе, — исчез на многие годы. Когда вернулся, их уже не стало. — Я умолк. Ощутил себя без корней, без цели. — Я бы отдал все, чтобы вновь с ними поговорить, поглядеть им в глаза, обнять их… Пока они были живы, я считал, что так будет вечно. Не дорожил их движениями, дыханиями, словами. Сейчас все иначе, но зато слишком поздно.
День над серым городом висел бледно и хило. Она опустилась рядом со мной на колени, обняла меня за плечи. Руки у нее были теплые и мягкие, как у моей матери, и впервые со смерти я почувствовал себя любимым.