— И что же вы сделали? — допытывался я.
— Ничего не сделал. Девять случаев из десяти — это самое лучшее, что можно сделать. Жду, держу глаза открытыми. Приходит ночь, и парень поднимается наверх, в маленькую комнатку, которой мы не собирались пользоваться, и ложится спать. У него там армейская койка, в шкафу одежда, учебники и всё такое. Мама, увидев, как я заглядываю туда, говорит, мол, надо бы нам купить ему вскорости настоящую кровать.
— Мама была единственная, кто?..
Папа закурил новую сигару, и я вдруг осознал, что уже темнеет, и что мы оба говорим тише обычного.
— Все, — вздохнул он. — Назавтра после работы я иду к монашкам в школу. Думаю, опишу, как он выглядит, может, они знают, кто он.
— И что же они? — спросил я.
— Только я сказал им, кто я, как они запели: «Ах, так вы папа Питера Пальмиери, он такой прекрасный мальчик!». И все так. — Он снова долго молчал, прежде чем добавить: — Когда я получаю следующее письмо от моего Папы со старой родины, он пишет: «Как там мой маленький Питер?».
— Вот так просто? И всё?
Старик кивнул:
— Он живёт с нами, и он хороший мальчик, лучше, чем Пол или Мария. Но он никогда не взрослеет. Сначала он — старший брат Марии. Потом он — её брат-близнец. Потом — младший брат. Сейчас он — младший брат Пола. Довольно скоро он станет слишком мал, чтобы быть Маминым и моим сыном, и тогда, думаю, уйдёт. Ты единственный за всё это время, если не считать меня, кто заметил. Ты ведь играл с ними в детстве, верно?
— Да.
Мы просидели на крыльце ещё полчаса или больше, но разговаривать никому из нас уже не хотелось. Когда я поднялся, чтобы уйти, Папа вдруг нарушил паузу:
— И ещё одно. Трижды я беру у священника святую воду и лью её на него, пока он спит. Ничего не происходит, ни ожогов, ни криков, ничего.
Назавтра было воскресенье. Я надел лучшее, что у меня было: чистую спортивную рубашку и приличные брюки — и попросил водителя грузовика, остановившегося у кафе ради ранней чашечки кофе, подвезти меня в город. Я знал, что все монахини из Непорочного Зачатия обязательно пойдут в церковь к первым двум мессам, но поскольку я хотел улизнуть из мотеля, прежде чем Пальмиери потащили бы меня с собой, пришлось уехать пораньше. Три часа я слонялся по городу: всё было закрыто; затем отправился к маленькому монастырю и позвонил.
Открыла молодая монахиня, которую я никогда прежде не видел, и отвела меня к матери-настоятельнице, оказавшейся сестрой Леоной, которая когда-то преподавала в третьем классе. Она почти не изменилась; монахини вообще мало меняются: думаю, это покрытые волосы и никакой косметики. Во всяком случае, стоило увидеть её, как возникло ощущение, будто я только вышел с её урока, не думаю, правда, что она меня вспомнила, хоть я и рассказал ей, кто я. Закончив с объяснениями, я попросил разрешения глянуть личное дело Питера Пальмиери, и она отказала мне. Я хотел посмотреть, не накопился ли у них всего на одного мальчика за двадцать или более лет целый ящик табелей и дневников, но хоть я молил, кричал, а под конец и угрожал, она непреклонно повторяла, что личное дело каждого ученика — вещь конфиденциальная, и показать его могут только с разрешения родителей.
Тогда я изменил тактику. Я прекрасно помнил, что когда мы учились в четвёртом классе, делался общий снимок. Я даже помнил тот день, и какая жара тогда стояла, и как фотограф то и дело нырял под свою тёмную тряпку: точь-в-точь согбенная монахиня, когда он нацеливал камеру. Я спросил сестру Леону, нельзя ли взглянуть на фото. Поколебавшись, она всё же согласилась и велела молодой монахине принести большой альбом, где, по её словам, хранились все классные фото с основания школы. Я попросил поискать снимок четвёртого класса сорок четвёртого года, и она, пошуршав бумагой, открыла нужную страницу.
Нас выстроили на школьном крыльце чередующимися колоннами мальчиков и девочек, в точности, как я запомнил. У каждого мальчика по обе стороны от него стояли девочки, а спереди и сзади — по мальчику. Я был уверен, что Питер стоял прямо за мной, на одну ступеньку выше, и хотя я не сумел вспомнить имён девочек, стоявших справа и слева, но их ли́ца узнал безошибочно.
Снимок немного пожелтел и выцвел, однако я поразился, насколько новее казалось тогда здание школы, виденное мною по пути в монастырь. Я нашёл на снимке место, где стоял в тот день, во втором ряду сзади и примерно в трёх шагах от нашей учительницы сестры Терезы, однако моего лица там не было. Между двумя девочками, крохотное на фотографии, было острое, смуглое лицо Питера Пальмиери. Позади него никого не было, а мальчиком спереди был Эрни Кота. Я пробежал глазами по списку имён внизу снимка, и его имя там было, а моего — не было.