Сатиру и ученикам-неграм, хохотала в небо взахлеб, поднимала коня на дыбы, обнимала его за гордо выгнутую шею и была совершенно счастлива.
Вскоре русская троица взяла на себя обязанности пастухов и почти перестала появляться в лагере. Белка прихватила с собой книги по медицине и вечерами у костра продолжала учиться.
В травах саванны трещали цикады. Всхрапывали спутанные лошади.
Шумели под ветром акации, роняли листья Белке на плечи. Пела, сгорая в костре, веточка. Доносился издали дьявольский хохот гиен.
Перекликались негры-пастухи. Черная, густая, как патока и беспамятство, африканская ночь затопила саванну.
Сатир откинулся на спину.
– Звезды здесь какие огромные… – сказал он, покусывая сухую травинку. – Как норы…
Белка смотала бинты, сложила в сумку. Улеглась рядом с Сатиром, отняла у него травинку и, сунув ее в уголок рта, прочитала:
В Африке звезды очень яркие,
Как глаза
Долгожданной любимой
Нежданной смерти.
В Африке звезды острые,
Как пролетающие навылет
Пули и меткие слова,
Несовершенные великие дела.
В Африке звезды цепкие,
Как последняя надежда,
Бесполезная любовь,
Наивные желания…^5
^
До столицы повстанческая армия добиралась двое суток. Двигались в основном по ночам, днем же отсиживались в небольших лесах, что встречались по пути. Асфальтовых дорог избегали, чтобы не привлекать лишнего внимания. Конница вообще шла вдали от любых дорог, поскольку лошадь для Африки – животное необычное, а слухи там, как и везде, распространяются очень быстро.
Русским путешествие было по душе. И если б их не тревожило то, чем оно должно закончиться, они бы чувствовали себя совсем хорошо. Чтобы не давать разрастаться своим страхам и волнениям, старались побольше разговаривать, пытались представить себе, что ждет их впереди, подбадривали друг друга.
– Война, если уж ты пошел на нее, если ты веришь в ее справедливость, должна быть праздником. Таким отчаянно опасным, может быть – последним в жизни, но обязательно праздником.
Торжеством жизни, – рассуждала Белка. – Всякие гуманисты любят потрепаться о бессмысленности войн, о святости жизни, но это же чушь собачья! Все зависит от того, за что ты воюешь. За что ты отдаешь свою жизнь и во имя чего отнимаешь чужую.
– Белка, у нас в отряде комиссара нет, – улыбаясь, обратился к ней
Сатир, – не хочешь попробовать? Мы с Эльфом тебя поддержим, если до голосования дойдет.
– А что, у вас проблемы с боевым духом? – поинтересовалась она. -
Хорошо, я подумаю.
Она пришпорила своего рослого вороного жеребца и легким галопом понеслась вперед. Эльф залюбовался: спина прямая, словно клинок шпаги, голова гордо и чуть нахально откинута назад, на губах играет еле заметная, как у Джоконды, улыбка. Одной рукой она небрежно держала повод, другой придерживала АКМ. Конь раздувал черные, будто закопченные, ноздри, выгибал крутой дугой шею, выпячивал бугристую грудь.
– Жанна д’Арк, – сказал Сатир, глядя ей вслед. – Только ее не канонизируют. Зато легко могут сжечь.
– Да… То ли Жанна д’Арк, то ли всадник апокалипсиса. Красавица…
Святая… – вторил Эльф.
Последняя стоянка была километрах в пяти от Томе – столицы Дого. Там
Сатир впервые увидел купленный Йоном автобус. Тот не ехал, а скорее ковылял, громыхая плохо проклепанной жестью и грозя развалиться в любую минуту.
– Ты уверен, что эта рухлядь сможет двигаться дальше? – спросил
Сатир, завидев транспорт.
– Сюда же доехали… – возразил Йон.
– Ага… – сказал Сатир. – Будь я бизнесменом, никогда бы не взял тебя в партнеры. – Потом подумал и добавил: – И это лишнее доказательство того, что бизнес и человеческие взаимоотношения несовместимы.
– Точно. Когда люди занимаются бизнесом, они перестают быть людьми.
– И все-таки хорошо, что мы на лошадях! – с удовольствием сказал
Сатир, приподнимаясь в стременах и оглядывая окрестности.
Выступать решили утром. Исходили из того, что, пока повстанцы доберутся до дворца, наступит жара, охрана разомлеет от зноя и попрячется, а значит, захватить здание будет намного легче, чем ночью, когда приходит прохлада и часовые чувствуют себя намного бодрее. Про недобросовестность охраны было известно из надежных источников, которые до сих пор сохранились у Руги среди чиновников правительства и обслуги дворца.
Перед началом операции бывший президент произнес перед повстанцами речь, из которой русские ничего не поняли, и наступление на столицу началось.
Президентский дворец, который занимали полковники, находился в центре города и был обнесен мощной кирпичной стеной. Главные въездные ворота охрана всегда держала запертыми, и прошибить их автобусом тоже было нереально, поэтому решили прорываться сквозь задние ворота, которые были не такими мощными. Их протаранили на полной скорости, весело и дребезжаще вопя сигналом. Повстанцев в автобусе здорово тряхнуло. Охрану ворот расстреляли на ходу из автоматов. Автобус по инерции прокатился еще два десятка метров и остановился. Мотор заглох, и из-под капота повалил то ли дым, то ли пар. Конница, словно речной поток, обтекла умершую машину и понеслась к президентскому дворцу, до которого было метров триста.
Дворец, построенный еще при колониальном режиме, напоминал американский Капитолий: такой же безупречно белый, те же два крыла, тот же купол с флагом, только все это было уменьшено раза в три по сравнению с оригиналом. В амбразурах подвала и на крыше были установлены крупнокалиберные пулеметы.
Повстанцы рассчитывали молниеносным броском достигнуть левого крыла
Капитолия, взорвать дверь или окна и прорваться внутрь. Поначалу все шло гладко и ничто не нарушало тишины, кроме топота сотен копыт по стриженой лужайке. Взмыленная конская лава неслась к ослепительно белому, словно выстроенному из мела, зданию под горячими лучами гордого и жестокого африканского солнца. Эльф оглянулся на друзей.
Белка сидела на коне, немного наклонясь вперед, и не мигая смотрела перед собой. Лицо ее заострилось, на открытый лоб легли тонкие, как лезвия, морщины. Локтем она прижимала к себе автомат. Во всем теле чувствовалось напряжение сжатой пружины. Сатир был, как всегда, спокоен и даже немного расслаблен, словно выехал на полуденную прогулку, а не на штурм президентского дворца.
Неожиданно из одной подвальной амбразуры жестко и упруго заколотил пулемет. На его призыв откликнулся другой, и вскоре навстречу коннице железной саранчой уже неслись сотни пуль. Лошади падали наземь, как подбитые на лету птицы, кувыркались, ломая себя и всадников. Воздух наполнился криками, треском и предсмертными хрипами. Полетели в небо багровые брызги, на землю потекли красные ручейки, ухоженная трава лужайки умылась пурпурными каплями.
Атака захлебнулась. Остатки конницы повернули назад и бросились под прикрытие трех небольших домов, стоявших метрах в ста от Капитолия.
В них находились кухня, прачечная и другие вспомогательные службы дворца. Повстанцы загнали обслугу в подвалы и быстро разместились на новом месте. Вскоре туда же подтянулась пехота из автобуса.
Эльф сидел у стены и никак не мог прийти в себя. У него тряслись руки, а сердце колотилось так, что груди было больно. Ему хотелось смеяться, словно он сошел с ума, но это было не сумасшествие и не истерика. Еще никогда в жизни он не испытывал такой бешеной, рвущей радости. Всего несколько минут назад он летел на коне навстречу рою пуль, каждая из которых легко могла убить его, и тем не менее он остался жив. Смерть – кривая старуха в тысячелетних лохмотьях – ушла ни с чем, значит, снова можно было дышать, смотреть на небо и смеяться. Вскоре Эльф немного успокоился и лишь тогда почувствовал, что по щеке его, извиваясь, ползут тонкие ручейки крови. На виске он обнаружил глубокую царапину, оставленную пулей. Он снял фуражку и, чувствуя, как по телу разбегается неуютный, трезвящий холодок, стал стирать кровь.