У них было свое.
Андрей смотрел на дочь и думал: «Как ей не хватает матери!»
Обычно Ольга приходила из школы, снимала с себя школьную форму, переодевалась в домашнее платье, из которого давно уже выросла, и начинала раскладывать на столе тетради и учебники.
Такая у нее была привычка: как придет из школы — сейчас же за уроки садится. Разложит тетради и учебники, сядет за стол и, подперев кулаком щеку, будет долго-долго глядеть на портрет матери.
Это тоже стало у нее уже привычкой: вот так и будет сидеть, пока не насмотрится.
Пока не насмотрится…
Андрей иногда даже пугался: все, до мельчайших черточек, Светланино: мягкий прищур глаз, густые темные брови, губы с опущенными уголками. Так что, бывает, не поймешь: то ли она улыбается, то ли готова заплакать?
В такие минуты, когда дочь сидела перед портретом матери, Андрею было особенно не по себе.
А чем помочь? Время было не властно и над его памятью.
После смерти жены прошло уже два года, а Андрею то и дело вспоминается веселый взмах крылатых бровей, когда Светлана смеялась, упрямо прикушенная губа, когда сердилась, и теплый, из глубины души взгляд, когда ему было трудно. И порой казалось, что вот откроется сейчас дверь, Светлана войдет в комнату и спросит: «Ну как вы тут без меня хозяйничаете? Справляетесь?»
Ольга справлялась. И когда Аргунов приходил с полетов уставший, кидая куда попало куртку, планшет, она никогда не попрекала его, а молча прибирала разбросанные вещи, как это умела делать мать — незаметно и без нареканий, — и звала на кухню ужинать.
…Ольга вернулась из школы, когда отец уже спал, развалившись в мягком кресле. Она прошла в спальню, расстелила ему постель и только потом, подойдя, тронула губами его шершавую щеку:
— Папа, иди спать.
— Поздно гуляешь, дочка, — укорил ее Андрей.
— Я не знала, что ты уже дома, а то бы раньше пришла. — Она снова чмокнула его в щеку: — Устал?
— Устал и хочу в отпуск. Так что собирайся, на днях отчалим. Ты когда школу заканчиваешь?
— Тоже на днях.
— Вот и отлично. Ну что ты так на меня смотришь? Давно не видела?
Ольга радостно вздохнула:
— Папка, ты у меня самый замечательный на всем белом свете!
— Так уж и на всем? — отшутился Андрей.
— Конечно! Я только подумала, а ты уже угадал мое желание. — И она в восторге закружилась по ком нате: — Ура! Мы едем в Ташкент! Ну, держитесь, бабушка и дедушка! Весь мед ваш поедим и все дыни слопаем!
Засыпали они в этот вечер оба счастливые — в мечтах о теплом лете, о вкусном меде, об отдыхе…
3
Этот день для Льва Струева начался неудачно. Когда он предстал пред ясны очи летного врача Тамары Ивановны Колесовой, та категорически заявила:
— Сегодня, Лев Сергеевич, вы летать не будете!
— Как это? — воскликнул Струев. — Почему?
— Это вы мне должны сказать почему. Кашель сильный? — спросила Тамара Ивановна.
— Какой кашель? Что вы мне голову морочите?
— Не кричите, — спокойно ответила Тамара Ивановна, — я только исполняю свои обязанности. А кричать вы можете, если захотите, на свою жену. И то когда женитесь, — с усмешкой добавила она.
— Но почему вы меня не допускаете к полетам? — не унимался Струев.
— А потому, что вы больны. Вон как носом шмыгаете. Вчера вечером температура была?
Струев молчал.
— А в молчанку играть не надо, — мягко заметила Тамара Ивановна, — порядочный летчик всегда признается, что он нездоров.
— Да порядочный летчик… — начал было Струев, но, увидев входившего в кабинет Аргунова, замолчал.
— Так была температура или нет? — допытывалась Тамара Ивановна.
Струев продолжал молчать.
— В таком случае, — жестко сказала Тамара Ивановна, — вам нужен не доктор, а ветеринар!
— Почему ветеринар? — оскорбился Струев.
— Тот привык иметь дело с бессловесными животными, а я, простите, врач.
Она быстро написала что-то на бумажке и протянула ее Струеву. Это была справка об освобождении от полетов.
Резко отодвинув стул, Струев поднялся:
— Хорошо, я докажу, что я здоров. А вы просто придираетесь ко мне, вот и все! — Он взял справку и разорвал ее на мелкие кусочки.
Что делать на аэродроме, когда тебя отстранили от полетов? Кругом суетятся, бегают, все заняты делом, и только ты один ходишь как неприкаянный. Нет, лучше уж посидеть дома, почитать книгу, да и лечиться надо. Как ни крути, а он действительно простужен, только не хотел в этом признаваться. Думал, обойдется и так.