СЕРЫЙ ВОЛК И СВЯЩЕННЫЙ КОРАН
Надумал волку серому чабан
Читать, как правоверному, Коран,
Чтоб о душе подумал наконец
Он, беспощадно резавший овец.
Листалась за страницею страница,
И волк вздыхал под пологом небес,
А в это время серая волчица
Овцу тащила из отары в лес.
Твердили встарь: «На паутину
Похож закон — ведь муха в нем
Легко найдет свою кончину,
А оводу он нипочем».
Промолвил Павлин: «Я — отрада для глаз,
А друг мой Соловушка — радость для слуха».
Сказала Лиса: «Ни пера вам, ни пуха,
На вкус лишь могу я оценивать вас!»
Испокон веков всесильно слово,
И в подлунном мире потому
Души озарять ему не ново
Иль, напротив, погружать во тьму.
Швырял на утехи он деньги когда-то,
Превратной судьбы не предвидя коварства.
И лучшие годы ушли без возврата,
И тратит он деньги теперь на лекарства.
Я не слишком сведущ в медицине,
Но в горах внушили мне давно:
Если у лекарства вкус полыни,
Есть надежда, исцелит оно.
Знал в жизни мерин —
Старый водовоз —
Бескормицу, побои и мороз,
Но умер от обиды
Старый мерин,
Когда узнал однажды вечерком
О том, что недотепой-ишаком
Его хозяин заменить намерен.
Сказал стихотворец: «Была не была», —
И строчку чужую в строфу свою вставил.
Корили его: «Ты себя обезглавил».
«Зато, — он ответил, — строфа ожила!»
«Путь к истине, что лезвие клинка» —
Так на эфесах некогда писалось.
Был несогласен с этим я, пока
Мне кривда на пути не повстречалась.
Щит мечу предпочитает трус,
А для болтуна под небосводом
Выше, чем прославленный Эльбрус,
Местная трибуна с микрофоном.
Как молния, ты мне слепила очи,
Огнем сжигала среди черной ночи,
Дышала стужей вечной мерзлоты,
И одного не знал я — теплоты.
Ученый муж изрек: «Покорена природа!»
А я, немало видевший за век,
Сказал в ответ: «Да здравствует свобода
Лесов и гор, пустынь, полей и рек!»
Перевод с кабардинского Я. Козловского.
Солнышко в зените будто тает, как шматок масла. Кажется, солнечные лучи насквозь пробивают фуражку. Иван вытирает пот со лба, даже рукав у него взмок.
В такую жару посидеть бы в прохладе, в тени деревьев… Кому-то это и можно, а Ивану нельзя. Он не только что днем покоя не знает — и ночью не высыпается. Совсем времени не хватает. Иван строит себе новый — кирпичный — дом.
— Углы поднимайте по отвесу! Цемент не просыпайте! Гвозди берегите! Я ж вам живые деньги плачу, а деньги не рыбья чешуя! — покрикивает он.
И откуда он взял эту поговорку, неизвестно. Иван спешит к самосвалу, открывает дверь и плюхается на сиденье.
— Валяй! — бросает он, не глядя на шофера.
Через полтора часа самосвал возвращается, груженный кирпичом. Каменщики принимаются разгружать машину.
— Ты другой раз по ухабам-то полегче, не то весь кирпич мне перебьешь. Я ж не фальшивыми деньгами плачу! Не рыбьей чешуей!
Вразумив шофера, хозяин идет к плотникам.
Те, несмотря на жару, старательно пилят, исправно строгают, тюкают топорами. Хотят скорее закончить, чтобы Иван жил в новом, просторном доме. Хотя и прежний дом был — загляденье. Видно, Иван решил жить еще просторнее, хотя и семья у него небольшая. А может, просто хочет утереть носы односельчанам: вот, мол, каков дворец у меня!
