— Сомневаюсь, Браун. Бежать, чтобы освободиться, сбросить оковы, — да. И на это решаются совсем немногие. Но бежать, чтобы сражаться за других, — я не представляю себе, кто на такое пойдет. Кто осмелится поднять руку против белых! Ведь негры с младенчества приучены: белый господин мудр и всесилен, надо бояться его голоса, его взгляда… Все-таки, видно, вы не знаете рабства…
— Я не с луны свалился и не из Европы приехал. Я знаю, что рабы — люди, а люди — разные. Это овцы кажутся одинаковыми, и то, когда я гнал отцовских овец еще в детстве, убедился: у каждой свой норов. У людей — тем более. Мне достаточно знакомства с вами. Да, вы правы, большинство стремится лишь к побегу. Ну что ж, те, кто только бегут, чтобы устроить свою жизнь, пусть бегут в Канаду. Но есть и другие, я уверен, что есть. Вот из них надо создать боевые группы. Неужели, по-вашему, в Америке не найдется нескольких сот настоящих храбрецов, настоящих борцов против рабства?
— Не знаю… А мирные пути, Браун? А политика? Существуют кулуары. Именно там на самом деле принимают решения. Можно влиять на конгрессменов, да, наконец, и на самих рабовладельцев — они ведь тоже люди разные…
Браун не мог не возражать Дугласу, только аргументов у него еще не хватало. Дуглас парировал сравнительно легко.
— Браун, рабовладельцы преследуют беглецов с овчарками. Вы когда-нибудь видели, как такой пес кидается на человека?
Этого Браун не видел.
— Плантаторы, чтобы сохранить собственность, будут продавать своих негров вниз по реке.
— Ну что же, и это неплохо, опять же мы окажемся нападающими, ведь мы насильственно отодвинем границы рабовладения.
Дуглас вздыхает. Он младше собеседника на семнадцать лет, но чувствует себя старшим, будто он скептик, поучающий юношу-энтузиаста. Может быть, старит двухвековой мучительный исторический опыт — опыт предков-рабов?
— На какие же реальные результаты вы рассчитываете? Добьемся ли мы успеха оттуда, из горных убежищ?
— А что такое «результат»? Что такое «успех», когда речь идет о свободе? Каковы результаты, каковы успехи аболиционистов?
— Вот посмотрите: «Бороться с рабством во всех его формах и проявлениях, выдвигать проекты раскрепощения негритянского народа, требовать единого мерила общественной морали для всех, способствовать нравственному и интеллектуальному прогрессу негритянского народа и ускорить день освобождения из неволи трех миллионов наших сограждан…»
Это из первого номера газеты «Северная звезда», которую Дуглас только что начал издавать.
Единое мерило общественной морали — у Брауна оно, видно, в крови — единое для всех. Но сколько таких белых в огромной Америке?
— Вот мое главное дело, вот во что я верю. Убеждать, разъяснять, воспитывать, готовить к освобождению от рабства умы и души. Чем больше мы сегодня потратим чернил, тем меньше прольется завтра крови. Я прихожу в редакцию на Буффало-стрит, а там уже очередь негров за моей газетой… Значит — нужна. Пожалуй, у меня в жизни еще не было большей радости… Во всяком случае, Браун, проект ваш очень серьезен, над ним — думать и думать.
— Для этого я и позвал вас.
Просидели до трех часов ночи, обсуждали план, спорили. Часто отвлекались.
После этой встречи Дуглас написал в своей газете, что у него было частное интервью с Брауном, это «белый джентльмен, однако он сочувствует чернокожим людям и так глубоко заинтересован в нашем деле, будто его собственная душа пронизана железными шинами рабства…».
Идея освобождения негров стала для Брауна единственной и выше жизни — своей и чужой. Браун необыкновенно привлекал Дугласа и немного пугал. С первой же встречи он почувствовал не только общность, но и различия. Хозяин пока различий не замечал. Ему важно только одно: его план Дугласу понравился. С оговорками, с возражениями, но понравился. Это Браун слышит хорошо: понравился. А оговорки, а возражения слышит, конечно, но глухо, стряхивает, не остаются.
Негр-единомышленник — как он искал, как он ждал такого. Не забитого. Не угнетенного. Без ошибок Самбо. Гордого. Готового сражаться. Нашел.
Дугласу слова Брауна очень приятны, тешат тщеславие. Но он не совсем убежден, тот ли он, кого ищет Браун?
«Хозяин дома — похоже, что он станет и моим хозяином» — это поздние дугласовские слова, но нечто подобное он испытал уже тогда. А видел он Брауна не на трибуне, не во главе войска — дома. Где обычно люди расслабляются. Но он и дома выглядел так же, как и везде. Главнокомандующий. Может, Браун и прав.
Уезжая, Дуглас напряженно спрашивал себя: что, Браун не ценит жизни? Не случайно он за Гарнета: «Лучше всем нам погибнуть!» Все или ничего.