— Мы не разбойники, не грабители, мы хотели освободить негров, исправить то зло, которое вы, джентльмены, вершите каждодневно…
Это Браун повторял несколько раз.
Нет, обычаи Юга явно нарушались: какая ж дуэль, когда их много, а он один и ранен?
Он был невозмутим. Как ему, тяжелораненому, удавалось лежа поворачиваться то к одному, то к другому?
— Со мной вам очень легко покончить, я и так уже на краю гибели, но вопрос этот, негритянский вопрос, с ним вам придется еще всерьез столкнуться…
Однако Уайз вовсе не считал, что покончить с Брауном легко.
Теперь надо пойти к нему в камеру.
— Жизнь человека, губернатор, лишь краткий просвет между двумя пропастями. Все мы вышли из одной, все мы неудержимо несемся к другой. Я по вашей милости уйду немного раньше вас, но что значат эти мгновения рядом с вечностью?
Почему Уайз вздрогнул? Разве он не знал, что смерть — удел каждого?
«Каждого, но не мой же. Я-то молодой, здоровый, белый, я — губернатор…»
Именно здесь, в камере заключенного, он впервые явственно представил себе свои похороны, торжественный кортеж, пышную церковную церемонию…
«…потому думать надо не о смерти, а о жизни».
И Уайз втянулся в разговор о жизни. Они спорили о рабовладении, приводили друг другу исторические, юридические, теологические доводы.
— Знаете, Браун, я уже четыре года губернатор штата Виргиния. Плох тот губернатор, который не стремится в Белый дом. Да, я честолюбив, как и вы, впрочем. Но главная моя забота — вовсе не моя карьера, поверьте, вас-то мне незачем прельщать, мне ведь не надо добиваться вашей поддержки на выборах. Я люблю Америку, Браун, настоящую Америку, а вы гонялись за химерами — свобода, равенство… Я хочу видеть эту страну сильной, единой. У нас огромное будущее. Мы можем стать богаче Старого Света, богаче всех в мире. Для этого необходимы дельные, здравомыслящие люди. Вы считаете меня негрофобом. Это неверно, я стремлюсь к тому, чтобы наши негры жили хорошо. Просто я стою за порядок — каждый должен знать свое место. Кстати, я и весь белый сброд отдам вместе с неграми, только бы моя родина была первой в мире. Вот вы, Браун, — один из самых умных людей, с которыми мне пришлось столкнуться, но вы — и самый мой заклятый враг. Потому что никакие англичане не могут нам принести столько вреда, сколько инакомыслящие.
— А я, губернатор, не меньше вас люблю Америку. Начнись опять война хоть с Англией, я бы первый взял ружье, раньше ваших южан и сражался бы не хуже. Но я хочу видеть свою родину не страной рабов, а страной свободных людей. Да, я согласен с вами — самой сильной, по и самой свободной в мире. Почему люди с черной кожей считаются людьми второго сорта, а то и вовсе не людьми? Разве это по-христиански?
— А убивать — это по-христиански?
— Рабовладение — грех, рабовладельцы — грешники, потому под защитой нравственного закона они не находятся. Да мы и не убивали, наоборот, стремились охранять жизни, но на войне без жертв но бывает.
— Так можно оправдать любой мятеж.
— Наш, во всяком случае.
— Не будем говорить о христианстве, мы с вами не священники. Вы исходите из ложной посылки. Вам кажется, что люди наделены равными правами, ибо они равны от рождения. Сколько бед принесла эта ложная посылка, которую Джефферсону вздумалось вписать в Декларацию независимости. На самом деле люди вовсе не равны. Даже в таком маленьком отряде, как ваш, разве можно сравнить вас с другими?
Он бросил взгляд в сторону койки Стивенса, тот лежал, не поднимая головы, как он обычно делал при посетителях.
— И среди детей нет равенства, стоит только понаблюдать за ними внимательно. Прав не Джефферсон, а бывший вице-президент сенатор Кэлхун, вот поистине великий человек, на таких Юг стоял и стоять будет. Смотрел на мир зоркими, открытыми глазами. Поэтому и называл себя и своих сторонников «военными ястребами». Да, нам нужна Флорида. Да, нам нужны новые территории. Вы говорите о свободе. Для негров это будет свобода от труда, свобода для пьянства и разврата.
Каждый плантатор отвечает за всю свою землю, а я обязан отвечать за всю Виргинию, обязан работать, чтобы людям жилось хорошо, спокойно, надежно, чтобы царил порядок. Допустить, чтобы шайка негров бесчинствовала на улицах Ферри? До смертного часа не прощу себе того, что произошло. Джон Кэлхун, наверно, в гробу перевернулся от ужаса. Уже девять лет как нет его в живых, а как он, с его государственным умом, был бы необходим сейчас! Вам интересно было бы поговорить с ним. Он мечтал о том, что его Каролина, что весь Юг станет новой Элладой, где будут процветать науки и искусства. Ведь и в Греции тоже было рабовладение.