Браун вспомнил библиотеку Теодора Паркера в Бостоне, несколько шкафов на втором этаже и крупную надпись наверху: «Греция» — по-английски и по-гречески, так ему сказали. И белые мраморные бюсты у каждого шкафа. Вспомнил и одного из своих покровителей, врача Сэмюэля Хау, который в молодости сражался за свободу Греции.
— Вы, губернатор, считаете себя американским патриотом, но если бы наши деды придерживались таких взглядов, как вы, то и Соединенных Штатов не было бы. Наша страна родилась восстанием, революцией, войной против Англии. И тех, кто не хотел, чтобы Америка была колонией, тех, кто пошел за Пейном, Джефферсоном, Вашингтоном, тех вы судили бы как преступников.
Уайз замялся, Браун загонял его в угол. И губернатор обрадовался приходу Эвиса. Принесли обед, а он, приподняв цилиндр, спросил, нет ли у заключенного жалоб.
— Нет.
Браун, прощаясь, благословил губернатора.
Уходя из тюрьмы, Уайз у Эвиса спросил, как он полагает, нормален ли Джон Браун.
Эвис ответил, что он, пожалуй, самый нормальный изо всех людей, которых он знает.
Потом и Уайз сделал официальное заявление: «Я знаю, что он нормален, поразительно нормален, если быстрая и ясная способность восприятия, если умение взвешивать разумные предпосылки и делать из них разумные выводы, если осторожный такт, позволяющий избежать самораскрытия… если память и ум и здравый смысл, если спокойствие и самообладание, если все это — свидетельства нормы».
А Браун тревожился за Геррета Смита. Вот кто сломался под тяжестью непосильного груза.
Кук говорил, что я его вовлекал, что он возражал против нападения на Харперс-Ферри. Что ж, он — слаб, ему кажется, что, продавая других, он, быть может, вымолит жизнь. У Иуды на земле, пожалуй, больше последователей, чем у Христа.
Не надо было брать Кука с собой. Но как узнаешь заранее? Перед атакой на арсенал мы читали Пейна: «И наступил час испытания душ…» Как узнать наперед, чья душа способна выдержать испытание, а чья нет?
Он, Браун, не очень-то хорошо разбирается в людях. И подчас требует от людей больше, чем они могут вынести.
Хотя вот негра Шилдза Грина он нисколько не уговаривал, просто спросил, как он поступит, пойдет ли за ним. Грин пошел. И во время боя в Харперс-Ферри еще мог уйти, спастись. Но остался во второй раз. В спорах с Уайзом, с Эвисом он забыл о Грине. А такой негр стоит десятка белых храбрецов, недаром его прозвали «Император». Впрочем, и Кук мог бежать, но вернулся, принял огонь на себя. Если бы его тогда убили, осталась бы слава героя. Умаляет ли его прежнюю доблесть то, что он потом струсил?
А к Геррету Смиту возвращаться мыслями горько. Хоть он давно сказал себе, что северные либералы, даже самые лучшие, — люди слабые, горожане, книжники. Надо было с этим считаться. А он забывал. Тащил силком в рай. Он верил, что можно заставить человека стать праведником, героем. Никого нельзя тащить. Человек сам должен решить. И рассчитывать свои силы.
Заколдованный круг — заранее не рассчитаешь. Разве он о себе знал, хватит ли у него сил или нет?
Как этот француз, азартный такой, он познакомился с ним в Англии, он повторял, и Браун заучил незнакомые слова: «Вступай в бой, а там уж будет видно». Ему это больше по душе, чем рассчитывать.
Смит — государственный человек, Смит был депутатом конгресса, вот Смиту и рассчитывать.
Нет, это тоже твоя вина, твоя ноша. Раз уж стал во главе, раз тебе назначено, значит, ты и отвечаешь за всех, за каждого, кого вовлек, и за тех, кто сам пришел.
Смит — хороший человек, хороший друг. Что они там с ним делают? Смирительную рубашку надели, что ли? Или холодной водой обливают под напором? Как мою сестру, которую поминали на суде, она и впрямь сумасшедшая. Мне лучше, чем Смиту.
В коридоре послышался шум. Возвращались из суда. «Повесить за шею в пятницу, шестнадцатого декабря…» Шестнадцатого декабря. После.
Палили из ружей — сто залпов. Бостон приветствовал закон о беглых рабах, утвержденный конгрессом США в сентябре 1850 года. Горожане высыпали на улицы, ребятишки тащили отцов и матерей, такие салюты — редкость.
— Почему стреляют?
— А теперь и белых будут сажать в тюрьмы, если они укроют беглого негра.
— Безжалостные…
— А что ты всех жалеешь? Уж не завела ли ты себе дружка-негра? Или белых парией в Бостоне не хватает?
— Бесстыдник! Мне правда жалко негров.
— А мне так ничуть не жалко. Пусть знают свое место.