— Почему ты никогда не пьешь со мной пиво? — спросил он. И подумал: «Что, черт побери, я о ней знаю? То, что она не местная, учится в институте и снимает эту комнатушку? То, что она странная до изнеможения? То, что получает от своей матери переводы из какой–то тмутаракани, и это все, на что ей приходится жить? Да, еще — что ее зовут Катя. Даже фамилии не знаю. Наваждение какое–то».
— Ты придешь еще, — наконец проговорила она чуть слышно. Она так и не подняла головы.
Он не стал прощаться.
Игорь сидел в пустой ванной голый и, согнувшись, рассматривал большие пальцы на ногах. Он пребывал в том сосредоточенном состоянии, когда внешние раздражители остаются фоном, не воспринимаются как явь и не оставляют следов. Он боялся неизвестно чего, и это выматывало.
Какой–то нелепый розыгрыш.
Он позвонил Витьке, он слышал его голос, он вспоминал, как они напились на его дне рождения месяц назад, и он не узнавал его. Вернее, это Виктор не узнавал.
«Кто это?» — он услышал эти слова своего друга из трубки дважды.
Он засмеялся. Он предложил закончить этот стеб, он, наконец, сказал:
«Что ж ты, сволочь, не узнаешь, это же я, Игорь».
«Какой еще Игорь? Номер правильно набирайте».
А потом глупые гудки отбоя.
Он тут же стал тыкать в кнопки повторного набора и… испугался. Чего? Он набрал номер Сереги. И захолонуло душу, пока шла какофония длинных гудков. Никого почему–то нет дома поздно вечером в понедельник. Ни Сереги, ни его жены, ни сынишки их пятилетнего. Он позвонил на сотовый. Тот же результат. И отбросил телефон.
Лампочка в ванной явственно жгла затылок.
Игорь открыл краны и смотрел, как прибывает вода, бешено вращаясь пузырьками вокруг белых ступней.
Он вспомнил о Кате. О безумном, на гране страсти, вчерашнем сексе. Это было дико, и от этого волнение только разгоралось. Да, они занимались этим. Только не совсем обычно. Не как с другими. Всю ночь. Почему?.. Этот вопрос не волновал в то время никак. Происходило действие, нужное или необходимое среди их чувств. Оно было естественно в тот момент задыхающегося вожделения. Только и всего. Этот вопрос не возник ни сразу после, ни утром после всего. Наверное, странно, что возник сейчас.
Игорю показалось, что за дверью ванной, в его квартире, где не было даже телевизора, кто–то разговаривает. Он сжался, обхватив руками колени, и приступ животной паники застекленил душу с такой силой, что минуту он не мог шевельнуться.
Ужасно гудела вода, бьющая из крана.
Он перекрыл вентили. Шум исчез. Тишина стояла везде. И в ванной, и вне ее. Долго, до тех пор, пока не ударилась об гладь наполненной ванны соскользнувшая из гуська смесителя запоздалая капля.
Самое глупое, что он решился поверить в эту одурь, в эту обволакивающую проповедь, в этот неодушевленный бред этой глупой сучки. А решившись, он решил проверить.
Они только что вышли из старенького деревянного дома в пригороде, где жил его отец, где недавно, несколько минут назад, их провожали самые близкие для него люди. А еще чуть раньше они сидели за столом и, отдавшись винной расслабленности, слушали многоголосый гомон теплой компании. Смех и выкрики. Звон вилок и сальные шепотки. Игорь иногда пристально всматривался в эти лица. Секунд по десять не отводя взгляд. В морщинистое, но еще крепкое лицо отца, в безрассудное — старшего брата. В другие — своих друзей, их подруг, друзей подруг. Всматривался и ловил встречные взгляды — недоуменные, веселые, но короткие.
«Ты относишься к ней слишком серьезно», — сказал отец, когда они ненадолго уединились перед прощанием.
«Я не знаю», — сказал он, испытывая непонятную неловкость.
Отец хмыкнул, но промолчал…
Катя шла рядом, не касаясь его даже одеждой.
— Хочешь посмотреть, что они делают сейчас? — спросила она. Слова резанули предночной воздух непривычно визгливо.
— Зачем? — раздраженно ответил он.
— Потому что ты мне не веришь, — сказала она. — Пойдем.
И потянула его назад к дому.
Он вяло повиновался.
Они подошли к окну со смешными распахнутыми ставнями, вдыхая запах травы.
Он заглянул в расцвеченное электрическим светом окно.
Он замер.
Они все были там.
И их не было.
Все внутри дома застыло, муляжи людей были совершенно неподвижны. Глаза их оставались мутными и тускло отсвечивали гнилью. Что поразило его больше всего — толстый слой пыли на всем убранстве, вязкой, серой и мерно покачивающейся под скрипучее раскачивание лампочки под потолком, единственной здесь живой детали.