Он отпрянул так стремительно, что ударился о Катю, оступился и упал навзничь. Он стал отползать, лихорадочно подгребая руками и отталкиваясь мельтешащими в сумраке ногами. Он увидел дом — с покосившимися стенами, прокопченный и ветхий, с темными потеками то ли краски, то ли плесени. Нежилой. Уже давно.
— Этого мира нет, — говорила она. — Это отличная выдумка нашего мозга. Квинтэссенция разума. Плод взаимодействия нейронов…
— Можно называть это как угодно, — говорила она. — Слов не существует. Мы называем нечто красивым символом для удобства, и только…
— Стоит нам покинуть какое–то место, оно перестает существовать. Оно и было только в нашем воображении. Мы никогда не видели этого человека раньше, но мы внушаем, что здоровались с ним до этого ежедневно. Каждый день, после того как мы просыпаемся, наша ложная память услужливо подталкивает нам миф о прошедшем времени. На самом деле ничего этого не было. Нет никакого мира дальше того места, куда хватает нашего взгляда, дальше наших слов и дальше наших ощущений, будь то еда или секс…
— Мы сами придумываем свою историю, абсолютно независящую от нашего окружения. Я, возможно, не единственная, которая знает про это. Но ты об этом не знаешь…
— Этого мира нет…
— Или нет тебя…
Это все говорила она. Вызывая гул в голове и подобие звука стальной косы, рассекающей ветер.
Если смотреть из окна вниз, на землю, с высоты десятого этажа, можно и не разглядеть мелких деталей.
Игорь готовился к этому шагу долго, с тех пор, как расстался с Катей. 542 дня назад. Расстался окончательно и навсегда… Почему–то подумалось об этой массе покорного, глупого и тупого быдла, которое раскачивается в такт кочкам в салоне битком набитого автобуса в час пик. Игорь сам ездил каждый день в нем на опостылевшую службу, в этом жутком, воняющем бензином и перегаром автобусе, часто закрывая глаза и делая вид, что спит.
Глядя на мертвый двор, он представил, как он любовно обвяжет свой груз под осеннюю пухлую куртку, чтобы усыпить их бдительность. Как сожмет в руке заветную коробочку с обычным переключателем. Как придет на остановку, ежась от легкого морозца, и украдкой заглянет в глаза стоящим рядом с ним. И как увидит в них предчувствие. Как заберется в салон автобуса, в самую середину толпы, любовно прижимаясь к какому–нибудь грошовому демисезонному пальто. Он, может, даже скажет что–нибудь перед тем, как сделает это… А потом щелкнет переключателем, и несколько килограммов взрывчатки на его поясе превратят этот затхлый, никому не нужный и бесполезный островок жизни в бездонное марево. В миллиметровую крошку. В пыль.
Игорь знал, что сделает это сегодня…
Вдруг среди неживого двора он увидел движение. Как легкий вздох или мазок пьяного художника.
Он смотрел вниз, прижавшись лбом к стеклу, и поэтому смог увидеть неизвестно откуда появившийся внизу силуэт девушки. Чем дольше он всматривался в него, тем явственней ощущал, что когда–то, не так давно, целовал эти губы, гладил эти тонкие руки, мечтал о будущем. Что он, наверное, любил ее.
Она не сделала еще никакого движения, не дрогнула ни одной черточкой, когда он понял, что она зовет его, что любое промедление будет концом всего, катастрофой — страшной и непоправимой. Он понял, что должен быть с ней немедленно, через секунду, и, ни капли не сомневаясь, совершенно бесстрашно принялся открывать оконный шпингалет…
ДОРОГА
Мареев поднял воротник и посмотрел вдоль дороги. Серая асфальтовая лента терялась и расплывалась во мгле. Мареев сощурился, пытаясь рассмотреть грань между землей и маревом, линию, где дорога превращалась в точку, в ничто, но увидел только белесую зыбь.
Дождь даже не моросил. В воздухе просто болталась мокрая смесь, противно заползая за воротник плаща.
Магистраль уходила резко вправо, а примыкающая к ней старая дорога, которую разглядывал Мареев, была перечеркнута у съезда куцым шлагбаумом, объехать который при необходимости не составило бы труда.
Так далеко от города Мареев выбирался не часто, а за последние несколько лет, можно сказать, не выбирался вообще.
Он глубоко вздохнул, разглядывая уходящие под горизонт поля с островками крохотных березовых рощиц. Шел неспешный август, хотя воздух пах осенью.
Марееву стало неуютно, он даже зябко поежился. Оттого что он тут один, и оттого что все очень глупо… Требовалось вспоминать что–то важное и хорошее, что случалось в его жизни. То, что должно принести хотя бы временное успокоение, разлить тепло по душе… Он часто представлял, как это будет, как его захлестнет мучительное волнение и слезы навернутся на глаза. Но не вспоминалось. И совсем не хотелось вспоминать. Единственное — Ребенок. Как она трогательно морщит носик, когда рассказывает. Неважно о чем. Как ходила за покупками, или… как ее охраняет Мишка. М-да.