Фоли надел очки, опустился на колени, уперся руками в пол и, по собственному же описанию, «тщательнейшим образом обследовал каждый участок» пространства между парадным и черным ходом. «Я осмотрел все столбы и подпорки, лестницы, коридоры, подъездную дорогу, ступеньки, каждую травинку, каждую ворсинку на ковре в холле обнюхал — ничего».
В полдень Фоли в присутствии Степлтона и Родуэя допросил в столовой Элизабет Гаф. По словам Степлтона, она выглядела усталой, но ответы ее были ясными и последовательными. И вообще она производила впечатление «весьма разумной женщины». Родуэю тоже показалось, что на вопросы она отвечала «откровенно и обстоятельно, без малейшего смущения». На вопрос Фоли, кто, с ее точки зрения, мог убить Сэвила, она заявила, что понятия не имеет.
Сэмюел Кент спросил Родуэя, согласится ли тот представлять его интересы на дознании и следствии. Адвокат ответил, что это не самая удачная идея, ибо может возникнуть впечатление, будто Сэмюел сам является подозреваемым. Впоследствии Сэмюел утверждал, что обратиться к Родуэю его заставили не столько собственные интересы, сколько желание выгородить Уильяма: «Мало ли что могло обнаружиться — вдруг возникло бы подозрение, что это Уильям убил Сэвила».
Призвав на помощь еще двух-трех деревенских жителей, Бенгер очистил десятифутовую выгребную яму. Когда вода в ней опустилась до уровня шести — восьми дюймов, они тщательно ощупали дно, но ничего не нашли. Фрикер сказал, что надо бы проверить трубы, и пошел на кухню за свечой. Там он встретил Элизабет Гаф, спросившую, зачем ему свеча.
— Проверить бак, — пояснил водопроводчик.
— Да ничего там нет, — бросила она.
Позднее в доме появились другие полицейские, и среди них Элиза Дэлимор, в служебные обязанности которой входило проведение личного досмотра подозреваемых (женщин). Она была замужем за Уильямом — одним из констеблей, уже работающих по данному делу. Элиза Дэлимор отвела Элизабет Гаф в детскую.
— Что вам от меня нужно? — спросила няня.
— Вам следует раздеться.
— И не подумаю.
Миссис Дэлимор заявила, что ей придется это сделать, и провела Элизабет в гардеробную по соседству.
— Ну что, милочка, — осведомилась миссис Дэлимор, пока Элизабет раздевалась, — страшная история, а?
— Да уж куда страшнее.
— И что вы по этому поводу думаете?
Няня еще раз рассказала, как, проснувшись в пять утра, увидела, что Сэвила нет на месте. «Я решила, что он у матери, обычно он перебирается к ней по утрам». И, по словам миссис Дэлимор, добавила: «Это все из-за ревности. Малыш идет к маме и все ей рассказывает».
— Да кто же за это будет убивать ребенка? — заметила миссис Дэлимор. Тем не менее отзыв няни о Сэвиле как о доносчике стал для многих ключом к раскрытию преступления.
Элиза Дэлимор и Элизабет Гаф спустились на кухню.
— Это страшное несчастье, — заключила Элиза, — и, по-моему, несут за него ответственность все домашние.
Увидев Фрикера входящего в кухню с кем-то из подручных, няня спросила:
— Ну что, отыскали что-нибудь?
— Нет.
— А что я говорила?
Этот обмен репликами с водопроводчиком до и после осмотра трубы был впоследствии воспринят как указание на то, что об убийстве ей известно больше, чем она говорит.
Миссис Дэлимор провела личный досмотр всех служанок в доме, но членов семьи, следуя указаниям Фоли, оставила в покое. А вот гардероб их не оставила без внимания. И, обнаружив на ночной сорочке старшей из дочерей, Мэри-Энн, пятна крови, отправила находку в полицию. Там ее показали Парсонсу, объяснившему происхождение пятен «естественными причинами». Степлтон подтвердил, что кровь менструальная. Тем не менее сорочка была передана на сохранение миссис Дэлимор.
Около четырех пополудни Урч попросил двух деревенских женщин — Мэри Холком и Анну Силкокс — обмыть тело мальчика и подготовить к погребению. Мэри как раз мыла пол на кухне, когда Натт и Бенгер обнаружили труп. Анна была вдовой, некогда исполнявшей обязанности «приходящей няни»: ухаживала за матерью и младенцем в первые недели после родов. Анна жила с внуком — плотником — совсем рядом с домом на Роуд-Хилл. «Сделайте для этого бедняги все как полагается», — наказал женщинам Парсонс.
Около пяти, когда Парсонс и Сэмюел Кент беседовали в библиотеке, прибыл посыльный. Из доставленного предписания следовало, что полиция настаивает на вскрытии тела. Коронер, получив сообщение об убийстве ребенка, назначил эту процедуру на понедельник. Получив согласие Сэмюела, Парсонс попросил Степлтона принять в ней участие.
Увидев тело, Степлтон обратил внимание на «умиротворенное выражение» лица мальчика: «В предсмертной судороге его верхняя губа немного втянулась и затвердела над верхними зубами». При исследовании желудка обнаружили остатки ужина, в том числе рис. Дабы убедиться, что Сэвил не был отравлен, Парсонс постарался определить, не пахнет ли тинктурой опия или каким-либо иным ядом, но не обнаружил ничего подозрительного. Удар в грудь, оставивший рану шириной чуть более дюйма, повредил диафрагму и задел верхнюю часть желудка. «Для того чтобы нанести такой удар, тем более через одежду, требуется немалая сила», — отметил доктор Парсонс, добавив при этом, что мальчик был «превосходно развит» для своего возраста. Принимая во внимание характер ранения и наличие рваной дыры на одежде, Парсонс пришел к выводу, что орудие убийства имело форму кинжала. «Бритвой такой удар нанести невозможно, — заявил он. — Полагаю, это скорее всего был длинный и острый нож с широким лезвием из закаленной стали». Раньше он считал, что смерть наступила из-за того, что мальчику перерезали горло.
В результате вскрытия обнаружилось два необычных обстоятельства. Во-первых, удивление вызвали «темные полосы вокруг рта». Парсонс сразу же отметил, что, «как правило, на трупах ничего подобного не бывает; впечатление такое, будто к лицу крепко прижимали некий предмет». Он предположил, что это было одеяло либо просто ладонь, посредством которых пытались заглушить плач ребенка.
Во-вторых, загадкой являлось отсутствие крови. «Если горло жертвы было перерезано в туалете, — писал в своем отчете Парсонс, — крови должно было быть гораздо больше, она с пульсирующим напором выбрасывалась бы из артериальных сосудов, забрызгивая все стены». В то же время крови не осталось и в организме — во внутренностях и следа ее не было.
Вернувшись в библиотеку, врачи застали Сэмюела Кента в слезах. Степлтон пытался его успокоить, повторяя, что Сэвил умер сразу, не мучился. «Ребенок страдал гораздо меньше, чем предстоит выстрадать вам», — подтвердил Парсонс.
Суперинтендант Фоли осмотрел тело в прачечной. Ближе к вечеру, свидетельствовал он, туда зашла Элизабет Гаф и поцеловала руку своего несчастного воспитанника. Перед тем как отправиться домой, суперинтендант попросил чего-нибудь поесть и выпить: «У меня с утра во рту и крошки не было, и губы пересохли». Сэмюел налил ему портвейна, разбавленного водой.
Жизнь в доме продолжалась. Холком принялся подстригать траву на лужайке, на сей раз с помощью газонокосилки. Горничная и кухарка приготовили постели. Сара Кокс, как обычно по субботам, взяла в комнате Констанс ночную рубашку, чтобы просушить ее перед кухонной плитой. По ее словам, белье Констанс «из очень грубой ткани» легко можно было отличить от вещей ее сестер. На ее ночной рубахе была обычная оборка, в то время как у Мэри-Энн — кружево, а у Элизабет — вышивка.