До 1941 года он работал бригадиром-огородником в колхозе имени Кирова, а в сентябре ушел на фронт. До августа 1942 года сражался в рядах Красной Армии. Был ранен, подлечился в госпитале и снова на передовую. Но в бою под станицей Белореченской, контуженный взрывом бомбы, попал в плен. В лагере для военнопленных немного оправился от контузии и в конце сентября бежал. Поскитавшись в прифронтовой полосе и не сумев пройти к своим, направился в Новороссийск. Город уже был захвачен гитлеровцами. Василий Иванович до поры до времени сиднем сидел дома. Семья кормилась тем, что Фаине Карловне удавалось выменять на домашние вещи. Степан Григорьевич присматривался к Чеху внимательно. И вот пришел к нему с предложением организовать в Мефодиевке сельскохозяйственную общину.
- Этим мы спасем многих людей от немецкого рабства, - сказал ему Островерхов.
Долго мороковали над уставом общины.
- Прежде всего, Василий Иванович, надо вписать в устав положение о том, что члены общины освобождаются от мобилизации на строительство, оборонительных сооружений, от работы на промышленных предприятиях, от эвакуации и угона в Германию.
- Не согласятся они на это, Степан Григорьевич.
- Согласятся. Надо, чтобы согласились. Тут главное - как написать...
- Да, это так,- посерьезнев, согласился Чех. - Ну, а все-таки, что же дальше-то? Ну, создадим общину, насажаем луку да петрушки. А потом?.. А все же ты мне объясни хоть в общем, для чего ты все это затеваешь?
Островерхов задумался.
- Много я тебе не скажу, Василий Иванович, потому сам еще не знаю. Но главную задачу вижу в том, чтобы спасти людей наших от угона в рабство. А там видно будет, что дальше делать.
Чех понял, что Островерхов чего-то не договаривает, но настаивать не стал. Решил: надо будет - сам скажет.
Островерхов действительно не все сказал будущему старосте общины. "Поработаем, присмотримся друг к другу, посоветуемся с товарищами и решим", - мысленно рассуждал он.
- Так что, говоришь, Кроликов кричал? - спросил Островерхов, переводя разговор на другое. - Коммуны, говорит, захотели?
- Да, - усмехнулся Чех. - Испугался коммуны. Может, говорит, тебе туда еще и парторга назначить?
- Парторга? - Островерхов захохотал. - Про комсорга забыл?
- Забыл, - засмеялся Чех.
А ты знаешь, - уже серьезно заговорил Степан Григорьевич. - Этот гад, в сущности, догадливее немцев оказался. Знает, что если собрать даже незнакомых советских людей, все равно сразу образуется коллектив. В коллективе наша сила, а их страх. Так-то. А Райх ни черта не понял. Ты, Василий Иванович, дельную мысль высказал: секретарь общины нужен, и его нам могут утвердить вместо целой канцелярии. А секретарем... - возьми меня.
- Ну да! Как же я тебя возьму? Кроликов-то знает тебя еще по мирному времени.
- А что он знает? И мы его знали, да в нутро не заглянули. Почем ему знать, какой я... мы ему поможем узнать. Тут у меня один, с позволения сказать, документик есть...
Островерхов достал бумажник и осторожно извлек из него справку.
- На-ка, читай.
Чех развернул четвертушку бумаги, боком придвинулся к свету, прочел вслух:
"Справка выдана настоящая гражданину Островерхову С. Г. в том, что он действительно являлся казаком, в армии генерала Деникина сражался против Советов в чипе подпрапорщика. При Советах был раскулачен и вел активную борьбу против колхозов.
Староста станицы Гиагинской..."
Подпись неразборчивая. И печать.
- Черт те что! Какой же ты кулак да еще и подпрапорщик?
- Василий Иванович, не верь своим глазам, верь моей совести. Главное - бумага есть. А Кроликову больше ничего не надо. Не станет он запрашивать гиагинского старосту.
- Здорово! - восхитился Чех.
А если здорово, так действуй, Василий Иванович. Готовь документы. Завтра - на доклад к начальству.
- Будет сделано, Степан Григорьевич.
- Тогда я прощаюсь. Будь здоров, дорогой товарищ.
Островерхов ушел, Василий Иванович Чех стал переписывать составленный вместе с Островерховым текст в тетрадь, на обложке которой было крупно выведено: "Устав земледельческой общины поселка Мефодиевка..."
По закону
конспирации
Вдоль разбитых домов брели трое патрульных в красных погонах. Иногда присаживались покурить. Изредка перебрасывались словами.
- Что-то мне не нравятся вон те две фигуры, - сказал один из них, - Видите, жмутся к стене? Я уже с четверть часа за ними наблюдаю. Тянутся за нами, как на буксире, не отстают и не догоняют.