Дюжие эсэсовцы хватали жертву и в соответствии с командой тащили влево или вправо. Врач осматривал еще раз группу, кое-кого заменял и наконец брезгливо ронял:
- Гут. Генуг!
Эсэсовцы втискивали женщин теперь уже в разные фургоны, и машины отправлялись, ревом моторов заглушая стоны, крики и проклятия. Вскоре стало известно, что их ожидала ужасная участь. Разведчики подполья установили, что женщин отправляют в специальные лагеря под Крымской и в районе разъезда Горного, которые именовались "лагерями сбыта женщин" и служили поставщиками "товара" в публичные дома для немецких солдат и офицеров. Часть захваченных девушек и женщин оставляли в городе и отвозили в кабаре, располагавшееся в здании бывшего городского Дворца пионеров. Здесь был и солдатский публичный дом.
Подпольщики сообщили Островерхову, что в полиции получен приказ об обязательной регистрации в комендатуре всех людей от 16 до 55 лет и что этот приказ скоро будет развешен по городу.
Надо было искать выход, спасать людей. И Островерхов пошел на рискованный шаг - стал выдавать фиктивные справки о членстве в общине. По уставу, утвержденному немецкими властями, члены общины освобождались от мобилизации на оборонные .работы и от эвакуации в Германию. Но то же самое положение предусматривало, что в общине должно состоять не более шестидесяти человек. Все члены общины получали соответствующие справки на специальных бланках за подписью старосты и секретаря общины, то есть Чеха и Островерхова. Чтобы не беспокоить лишний раз старосту общины и не вступать с ним в объяснения, Степан Григорьевич подделывал подпись Чеха. Он выдал свыше трехсот справок-удостоверений, в пять раз "раздув штаты", утвержденные комендантом города. Все пока шло гладко, подпольная организация закрепилась в городе и вела напряженную, хотя, на первый взгляд, и незаметную работу.
Надо
спасать
В конце февраля Зина Шаповалова доложила подпольному штабу, что в немецком госпитале лежит раненый советский офицер, которого гитлеровцы захватили в районе Станички и решили перед допросами немного подлечить.
Как же гитлеровцы открыли почти на передовой свой госпиталь? Это неспроста. Зина сказала, что немецкие санитарные машины входят во двор, а передние палаты с выходящими на улицу окнами были заняты больными из гражданского населения. Преследовалась цель: во-первых, показать, что фашисты заботятся о мирном населении, во-вторых, подчеркнуть, что в результате бомбежек русской авиации получают увечья русские же, а немцы лечат их. Вот в одну из этих палат и попал раненый советский офицер. Островерхов поручил Зине подробно разведать, попытаться найти путь к спасению пленного.
- Только смотри, Зина, это не такое простое дело, как может показаться на первый взгляд. Сначала разведай и доложи. Потом вместе подумаем и наметим план.
- Да я осторожно, Степан Григорьевич!
В тот же день Зина испекла кукурузных лепешек, сварила картошки, выпросила у соседки соленых огурцов. Все это завернула в узелок. Повязалась платком так, что из-под него виднелись глаза и нос, и отправилась в госпиталь. Робко потоптавшись у калитки, Зина несмело подошла к крыльцу, на котором расхаживал часовой.
- Хальт! - остановил ее немец. - Во-хин?
- Тетя у меня здесь, господин солдат, - торопливо начала Зина. - Больная тетя, ферштеешь?
- Наин, - отрезал часовой. Но ему было скучно топтаться на своем посту. А девчонка хорошая, хотя и прячет мордашку в рваную дерюгу.
- Кто ти ест?
- Я? - Зина наивно захлопа- ла ресницами. - Так я же сказала: вон там моя тетя. Передачу я принесла, - Зина протянула узелок немцу. Часовой выхватил его из рук девушки и, что-то бормоча, стал торопливо ощупывать содержимое.
- Я, я! - обрадованно кивал головой. - Карош! Яйки карош! - Он стал поспешно развязывать узелок, пристроив его на перилах. Выбрал картофелину и откусил, потом захрустел огурцом. Еда, видимо, понравилась. Он быстро чавкал, тупо уставившись на девушку. Зина оглядывала двор и окна лазарета. В одном окне она увидела старуху. Та смотрела на Зину печально, слегка покачивая головой. Зина улыбнулась ей и вдруг, не успев еще продумать, что и как делать дальше, закричала часовому, как глухому:
- Вот моя тетя! Вон, посмотри, меня увидела, в окно выглядывает.
Солдат досадливо сморщился и, не переставая чавкать, пробормотал:
- Штиль, думмкопф!
- Да вон же моя тетя, - не унималась Зина, показывая на окно.
Старуха приветливо улыбнулась и махнула рукой, Немец посмотрел на окно, на Зину, проглотил пищу, коротко буркнул: