- Гут.
Зина быстро вошла в лазарет. Спертый воздух, настоянный на запахе карболки, ударил ей в ноздри. На миг она остановилась, чтобы привыкнуть к нему, сообразить, в какую дверь войти, чтобы попасть к старухе. В палате старуха была не одна, но Зина смело шагнула к ней и обняла ее.
- Ой, тетечка, здравствуйте! Как я соскучилась за вами.
И тут же в голове сверкнуло: "А вдруг старуха здесь первый день?"
- Это ж я как уехала тогда, так только сегодня вернулась...
- Здравствуй, здравствуй, племяшка, - неожиданно вступила в игру старушка. У Зины от благодарности и облегчения даже слезы выступили на глазах. Она уткнулась в плечо женщины.
- Ну что ты, милая? - ласково утешала ее старушка. - Я ведь тоже на другой день, как ты уехала, попала под бомбежку. Да вот уже скоро месяц, как валяюсь здесь. У молодых-то раны скоро затягиваются, а мы, старики, и бока пролежим, пока кость срастется. Ну, садись, голубушка, садись.
Зина присела на койку рядом со старухой, лихорадочно собираясь с мыслями и пытаясь нащупать нить беседы. Она вспомнила, что эта женщина до войны работала в сберкассе уборщицей. А помнит ли ее старуха?
- Мне соседка и говорит: "Зина, а тетя в больнице".
Старуха оживилась. Словно угадав намерения девушки, она не- ожиданно подмигнула ей заговорщически и погладила худенькой желтой рукой волосы Зины. И снова у нее выступили слезы, сердце екнуло и застучало ровно.
- Ну, ну, голубушка. И чего ты плачешь? Это мне надо плакать. Думала, никто ко мне и не придет. Думаю, конец тебе, Наталья Архиповна. Вот дал бог, и свиделись мы, Зиночка. И все хорошо. А только, детка, тебе пора. Сейчас обход начнется. Врач тут немец, такой строгий, не приведи господи!
- Уж ты завтра в этот же час наведайся.
Зина попыталась было возразить. Ведь она ничего не узнала о пленном. Но "тетя" решительно остановила ее.
- Ничего, ничего. Завтра свидимся. Я вот тебя провожу до двери, расскажу, как лучше часового-то улещивать.
- Куда какие секреты! - вмешалась соседка. - Я же говорю: подарок дай - и весь тебе пропуск.
Когда дверь в палату закрылась и обе они оказались в коридоре, старуха быстрым шепотом спросила:
- Кого ищешь, девонька?
- Лейтенант тут где-то, раненый. Пленный.
- Видала. В том крыле коридора. Завтра придешь - сведу. А теперь беги, голубушка. Христос с тобой. Да не забудь: Зиной-то назвалась.
- А я и есть Зина, тетя... Наташа, - улыбнулась благодарно Зина. - Спасибо вам...
- А не за что, голубка. Чай, мои-то оба там, на фронте. - Старуха неопределенно махнула рукой. - Беги, беги, Зиночка. С богом!
Зина наклонилась к старушке, поцеловала ее и опрометью выскочила на крыльцо. Солдат глянул на нее вопросительно, потом неожиданно улыбнулся:
- Гут! Нох айн вурд гекоммен... Яйки! Сало! Приходить завтра.
На другой день Зина с одобрения Островерхова вновь отправилась в лазарет. Теперь она смело подошла к крыльцу и... похолодела. Часовой был другой. Девушка, подавив растерянность, молча протянула солдату сверток с яйцами и лепешками. Немец молча принял подношение как должное.
- Гут, Давай-давай! - и показал на дверь в лазарет, а сам быстро рассовал по карманам яйца, яблоко и чеснок и, как ни в чем не бывало, принялся вышагивать по веранде.
Теперь старуха встретила Зину по-настоящему как родную.
- А, Зиночка, голубушка моя! Здравствуй, родная, здравствуй! Ну как, пригодился мой совет? То-то, племяшка...
Зина радостно затараторила, развязывая узелок и раскладывая перед Натальей Архиповной свои гостинцы.
Старуха перекрестилась, перекрестила пищу и поднесла ко рту вареную картофелину. Зина угостила и соседку Натальи Архиповны, протянула ей картофелину и лепешку, но та отказалась.
- Берите, берите, голубушка, - просто сказала Наталья Архиповна. Соседка приняла угощение и с аппетитом стала есть. Наталья Архиповна предложила Зине присесть на койку и сообщила ей больничные новости.
- Нынче на перевязке я была. Привезли одного. Молоденький совсем. Худой, бледный. А глаза синие-синие. И большие такие, грустные-грустные. Поздоровался со мной, а сам смотрит, будто попросить о чем-то хочет. Ну, начали его перевязывать - у него правая рука прострелена и в шее осколок. Ох, господи! Как же они его мучили! Не перевязка, а пытка. И молчит бедный паренек, только пот с него градом катится да глаза потемнели. Перевязали его, встал он, бедный, качается. Подошел ко мне, оперся о стенку здоровой рукой, улыбнуться пробует. "Вот, говорит, мать, в кого Сашка превратился". Ты, видать, военный, спрашиваю. Стало быть, не по доброй воле лечиться к ним пришел? "Верно, говорит, все верно подметила, бабушка. А подлечиться мне край надо. Окрепну, говорит, тогда мы с ними поговорим".