Аза разгладила рукой смятую бумажку и стала медленно читать.
"Приказ военного коменданта.
Германское командование доводит до сведения жителей города о нижеследующем: саботаж на производстве, злостный невыход на работу, хождение по улицам сверх установленного часа, хранение и ношение оружия, укрывательство партизан и командиров большевистской армии строго запрещается.
За нарушение настоящего приказа - расстрел. В случае убийства хотя бы одного немца в каком-либо квартале весь квартал будет выжжен, а население его арестовано".
За дверью скрипнула половица. Все прислушались. Кто-то осторожно удалялся по коридору. Борис метнулся к выходу.
- Спокойно! - строго остановил его Островерхов. - Не надо выглядывать. Это Бабкин. Запомните на будущее - у нас больше никому не появляться. Для наших встреч надо подыскать другую квартиру.
- Так, может, у нас бы и собираться, - предложила Семикина. - Улица тихая, соседи хорошие.
- Подумаем, - сказал Островерхов.
- Есть еще одна квартира, - начала было Аза.
- Хорошо, потом обсудим, отдельно, - перебил ее Островерхов. - На сегодня все, друзья. До свидания. А ты, Дарья Петровна, задержись.
Подпольщики бесшумно покинули комнату. Дарья Петровна пересела поближе к Островерхову.
- Ты Азе сказал: "отдельно обсудим". Не доверяешь?
- Пустое говоришь, Дарья Петровна. В нашем деле осторожность - главное. И насчет недоверия выбрось из головы. Конспирация - особая штука. Своего рода наука. Я её в девятнадцатом прошел и потом... в истребительном батальоне, так сказать, курсы усовершенствования закончил. Каждый подпольщик должен знать об организации только то, что положено ему знать, и не больше. И никаких обид, ясно? Тебе многое могу сказать - ты член нашего штаба. И Аза. "Отдельно, обсудим" - это я сказал, намекая ей на молодежь нашу. К тебе доверие полное. Потому и квартиру твою делаем явочной. Пригласим к тебе завтра днем, часа в три, Студеникиных, Слезака, Логвинова. Их ты знаешь. И еще кое-кого.
- Я их не знаю?
- Пока нет. Тебе все Аза завтра передаст. Утром пришлю. И пароль, и приметы людей, каких ты не знаешь, и насчет охраны. Иди, не беспокойся. А люди верные. Наши. Например, Карпов. Его я знаю по истребительному батальону. Меня с ним познакомила Анна Зотовна Авдеева. Помнишь ее мужа Николая Паршикова? С ним мы были вместе на подпольной работе в гражданскую. Анна Зотовна тоже в нашей группе. Она рекомендовала и Карпова. Кстати, его мне советовали внедрить в охранное отделение к немцам. Одним словом, люди верные.
- Ну, выздоравливай, Степан Григорьевич. Врача-то звал?
- Да, вот хорошо, что напомнила. Ты знаешь врача Петрову из железнодорожной больницы?
- Марию Петровну? Господи, да кто ее у нас не знает? Очень душевная женщина и врач хороший...
- Так вот, Петрова зарегистрирована на бирже труда и. работает в больнице...
- На немцев?! - ужаснулась Семикина.
- Спокойно, Петровна. Что значит: на немцев? Я ж не немец, а она меня лечит. Вот посмотри, какое она мне выдала удостоверение. - Островерхов достал из-под подушки тетрадный листок в клеточку, исписанный уверенным косым почерком.
Дарья Петровна прочитала вслух:
- Больничное удостоверение. Выдано настоящее больному Островерхову Степану Григорьевичу, рождения 1890 года.
Островерхов перебил ее:
- Заметь - постарше на восемь лет меня записала. И дальше: прибывшему из заключения в больном состоянии...
"...Болен крупозным воспалением легких, работать не может и освобожден от работы с 10/9 по 25/9-42 г.
Удостоверение больничное выдано для предъявления в бюро труда. Ввиду отсутствия больницы больной Островерхов С. Г. находится на излечении па дому под наблюдением врача.
Врач железнодорожной больницы".
- О заключении врач придумала? Островерхов улыбнулся.
- Потом она приходила еще и сделала вот эту приписку, в уголке... На, посмотри.
"Больной Островерхов С. Г., - читала Дарья Петровна, - находится в болезненном состоянии, не может работать и освобождается от работы с 25/9 по 5/10-42 года".
- Вот и рассуди: на кого работает Петрова, - сказал Островерхов. - Думаю, к ее помощи нам придется прибегать не однажды. Но на всякий случай прислушайся, что о ней люди говорят... И в полиции могут оказаться наши люди.
- Ох, Степан Григорьевич, поперепуталось все и в голове и в жизни. Трудно, Степан Григорьевич...