Голотько опять ошеломил неожиданный поворот дела. Перспектива "проверки", да еще Жирухиным, ее никак не устраивала. Она поспешно оставила поле боя. Но вечером, когда Сперанский, потягивая из бокала вино, сидел, развалясь на диване, Голотько осторожно и невнятно намекнула:
- Неспокойно на душе, Виктор Михайлович. Все говорят: красные вот-вот придут.
- Ну? - лениво буркнул полицай.
Голотько придвинулась к Сперанскому и торопливо, словно боясь, что он перебьет, зашептала:
- Кто виноватый, значит, кто с немцами служил, так которые из них бежать собираются, а которые с повинной хотят, стало быть, к русским идти. Слышала я разговор, будто кое-кто из краснопогонников собирается к партизанам бежать.
Сперанский выпрямился, повернувшись к собеседнице, быстро спросил:
- Кто такие? Фамилии знаешь? Где слышала?
Голотько испугалась перемены в настроении гостя, ей сразу померещились полицейские застенки, допрос. Сперанский не раз рассказывал ей, как это делается. Кое-как овладев собой, Голотько с беспечным видом махнула рукой.
- Да кто ж там фамилии скажет? Разговор-то на базаре слышала. - И вдруг заискивающе просила:
- А разве тебе нужно это? Я, кабы знала, все-все расспросила бы...
Сперанский опять расслабился, откинулся на диван, обнял Голотько.
- Дура. Все-таки дура ты, Прасковья. Хоть и красивая.
- Ну, зачем ты так? - надула губы Голотько. - Я же хотела как лучше...
- Как лучше! - передразнил Сперанский. - Тогда слушай, как надо, чтобы лучше. На базар не ходи - там сейчас каждый день облавы. Не опомнишься, как в Германию упекут. Насчет повинной выбрось из головы. Таких, как я, не помилуют, потому что я их не миловал и не буду миловать. А услышишь где такие разговоры, так уж постарайся, голубка, все узнать: и кто говорит, и о ком, и откуда знает. Поняла?
Голотько успокоенно и благодарно положила свою голову на колени полицая.
***
Гауптфельдфебель первой роты 617-го карательного батальона Курт Шлехтер прохаживался перед замершим строем краснопогонников и внимательно всматривался в их лица. Сейчас им руководил приказ начальника гестапо господина Гофмана: найти трусов, собравшихся бежать ж партизанам. Правда, шеф там что-то говорил, что это еще непроверенные сведения, что полиция пользуется базарными слухами и что всех этих Сперанских и Кроликовых пора повесить, - но это поли- тика, это не его, Курта, дело. Во всяком случае приказа вешать не было, а был приказ выявить: "кто?" Вот он и шел вдоль шеренги, останавливаясь перед каждым третьим краснопогонником, и задавал вопросы: - Ти? Зволичь!
И шел дальше, к следующему, третьему. Это действенный прием, он научился ему в лагере Свинемюнде. Сначала надо пройти слева направо, подозревая каждого третьего. Потом справа налево - каждого второго. И, наконец, тех, кто в расчете на три должен быть первым. Эффективный способ. Проверено. Кто-нибудь не выдержит.
Гауптфельдфебель шел размеренно, не спеша, методично останавливаясь перед третьим, вторым, первым солдатом, тыкал в него пальцем и задавал свой вопрос. Он уже перешел ко "вторым", когда на крыльцо дома вышел начищенный, нафабренный господин Гофман. Он несколько мгновений наблюдал за процедурой "расследования", которую проводил Курт, потом вполголоса выругался и легко сбежал с крыльца. Он молча отстранил фельдфебеля и, весело поигрывая глазами, бодро прокричал:
- Вы сами должны найти тех, кто думает перебежать к красным. Гестапо все равно найдет злоумышленников. Повесит их, повесит и вас, как молчаливых участников сговора. Вы должны не молчать, а найти злоумышленников и выдать их нам.
Гофман повернулся кругом и ушел к себе.
Гауптфельдфебель вышел на середину строя, заложил руки за спину, исподлобья оглядел строй.
- Все понималь, зволичь? Разойдись!
- Зволичь-то, может, и поняла все, что ей тут втемяшили, а вот я что-то не докумекаю, - отойдя в сторону, говорил Сечиокно. - Неужели кто донес? Но кто? Ведь при разговоре мы были втроем. Только трое: ты, я и Степан. Кто же мог? Ничего мне не понятно, Сеня.
- Не паникуй, Гриша, - рассудительно возразил Стаценко. - Выдать нас никто не мог. Это исключено. Случайно проникнуть в наши мысли они тоже не могли. Исключено. Подслушать нас никто не мог, исключено. Что ж остается?
- А черт его знает! Но факт налицо: они что-то пронюхали...
- А я тебе говорю: подожди. Не паникуй. Может, кто еще собирается драпануть да проболтался. А может, провокация: хотят в роте подозрение посеять, чтоб доверия не было, чтоб все боялись друг друга и подозревали. Нет, правда! Это в их духе...